Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

смотрела свысока, как на лохов, созданное которыми она разворовывает, распродаёт и проедает. Мстит СССР – словами: чернухой, ложью, клеветой. Разумеется, шакалы могут обтявкивать льва, если он мёртв; однако лев, даже мёртвый, остаётся львом – таким его и запомнят, а шакальё останется шакальём – и именно такими запомнят их. Но вернёмся к номенклатуре.

Решать накапливающиеся проблемы своего «пирога» путём усиления эксплуатации номенклатура в условиях социализма не могла – на пути стояли не только официальная идеология, но вся структура общества, вся его история с колоссальными социальными завоеваниями, к которым, впрочем, население привыкло как к данности, как к чему-то, что есть и будет всегда. Говорят, одним из любимых тостов Брежнева был следующий: «Все в России хорошо жить не могут. Только некоторые. Выпьем за то, чтобы быть среди них» (или что-то в этом роде). Но в том-то и штука, что выбранный номенклатурой экстенсивный, застойно-плоскостной вариант в перспективе ставил под вопрос «быть среди них» и он начинал всё больше звучать как «быть среди них или не быть?». Для Брежнева и его команды застойных лет (представленной немалым числом пенсионеров-доминошников, чья кармическая судьба – что-то вроде «дяди Васи-банщика» или баяниста на свадьбе, но поди же – вознесло) хватило, отчасти нефть помогла. Однако nihil dat fortuna mancipio (судьба ничего не даёт навечно), застойный вариант, всё больше превращавшийся в пикник на обочине мирового развития (окончательно на эту обочину его отправили Горбачёв и Ельцин) не мог быть длительным, а шанс на реализацию вертикального (посткапиталистического) аттрактора, пути вверх был не просто упущен, а сознательно отвергнут.

Иными словами – налево пойдёшь… направо пойдёшь… «Налево» в данном контексте – качественное усовершенствование социализма, на что номенклатура была готова только на словах. «Направо» – два варианта: либерально-западнический и национально(державно) – неопочвеннический. Именно два эти варианта активно обсуждались определёнными сегментами советской интеллигенции с 1960-х годов в качестве желаемых путей, перспектив развития страны. Оба варианта, однако, предполагали смену идеологической легитимности режима. Причём неопочвеннический, с опорой на русскую традицию, – кардинальную. В частности, акцентирование в нём социальной справедливости и коллективизма («соборности»), формально совпадавшее с идеалами социализма, по сути не могло вдохновлять номенклатуру – напротив; вспомним тост Брежнева.

Либеральный проект был куда приятнее и приемлемее. Во-первых, внешне он казался менее воинственным и радикальным. Во-вторых, он мягко предполагал неравенство. В-третьих, происходя, как марксизм, из геокультуры Просвещения (по сути – «двоюродный брат» марксизма), он нёс в себе всё более манящий перерождающуюся номенклатуру образ Запада: «либеральный коммунизм», «либеральный социализм», «социализм с человеческим лицом» (читай: с либеральным), «рыночный социализм» – разве плохо? И «мостик» к либерализму есть – социал-демократия; то, что на Западе социал-демократы давно превратились в партии, по сути обслуживающие капитал, т. е. в социал-предателей, не смущало: ведь можно же договариваться с капиталом на международной арене, а почему на внутренней нельзя? Либерализм хорошо пахнет: французским парфюмом и коньяком, дорогими сигарами и дымком барбекю техасских ранчо. Показательно, что в интеллектуальной обслуге четырёх последних генсеков КПСС (а это почти три последних десятилетия существования СССР) доминировали те, кого называют «либералами-западниками» (разумеется, на советский манер) из Международного отдела ЦК КПСС. Все эти полужурналисты-полуучёные, получиновники-полуинтеллигенты-полуподлецы партийного типа, которые если что и любили русского, то икру и водку, как Нессельроде, которому светлейший князь Горчаков, говорят, заметил: нельзя есть и гадить в одном и том же месте – так поступают только свиньи. По сути у этой своры карьеристов и принципов-то с убеждениями никогда не было, о чём сегодня они без стеснения пишут в мемуарах, так же, как и о том, что потихоньку вписывали в доклады генсеков закамуфлированные пассажи из работ «буржуазных социологов» – и опять вспоминается: «Well done, Judas!».

Партийно-комсомольская, а отчасти и гэбэшная карьера на рубеже 1960-1970-х годов стала особенно привлекательной именно из-за возможности загранпоездок на Запад, т. е. из-за возможности представителей верхушки антикапитализма жить при капитализме, т. е. не по законам своей системы. О капитализме же любили говорить: «Да, разлагается, но как пахнет!». Речь, иными словами, идёт о формировании целого слоя привластной карьерной молодёжи с совершенно определённым «поворотом мозгов»; в стишке, сочинённом одним остроумным человеком, об этих «ребятах» говорилось, что они «румяные и левые» (под «левизной» в данном контексте понимаются либерализм и повёрнутость в сторону Запада), что «в глазах у них Тольятти и Торез и здоровый сексуальный интерес» (т. е. прикрываясь компартиями, ориентируемся на Италию и Францию, где наследниками Тольятти и Тореза со временем, «через такт» стали еврокоммунисты Берлишуэр и Марше, всё более разворачивающиеся в сторону Запада, плюс интерес к радостям жизни – привет Павке Корчагину и комсомольцам-добровольцам 1930-х годов). Как говаривал Бродский, «Молодёжь. Не задушишь, не убьёшь». Особенно номенклатурную с её железными зубами и готовностью самим убивать и душить ради её dolce vita.

И последнее по счёту, но не по значению. Номенклатурщики шкурой чувствовали: либерализм – это свобода без равенства, т. е. свобода не для всех, а для избранных, для тех, кто «равнее» и кто это властное «равнее» сумеет превратить в собственность. Для всё более осознающей себя как противостоящей народу номенклатуры, особенно для послевоенного её сегмента, и тех, кто ещё моложе, это было самое «оно». Это оказавшееся по своим последствиям почти стивенкинговским «оно» и «выстрелило» в перестройку, «прорабы» которой с самого начала знали, к чему всё идёт, и в послеперестроечные годы откровенно в этом признались. «Марксизм Яковлева-72» легко превращался в «либерализм Яковлева-87» и «либерализм гайдаро-чубайсов» (и их кукловодов)-92 и после. И даже возможность разгула русофобии в 1990-е годы прочитывается в яковлевской статье «Против антиисторизма», заложена в ней. Статья эта, помимо прочего, наметила главных противников номенклатуры в ситуации выхода из кризиса системного антикапитализма и превращения его в уродливый примитивно-криминальный квазикапитализм. Эти противники – с одной стороны – работники умственного труда высокоразвитых отраслей науки и техники (а потому эти отрасли и нужно будет рушить, превращая в «лихие девяностые» сверхдержаву в полупериферийную помойку и барахолку; с другой – русский народ с его традициями, тысячелетняя русская история.

Во-первых, потому что, как уже говорилось, русский народ, русская система жизни некапиталистична, антикапиталистична по своей сути; в России возможен капиталистический уклад, весьма специфический, а не органичный, как у англосаксов, но Россия в целом не может быть капиталистической – для неё это форма умирания; «капиталистический прогресс» для России есть мерило её регресса и деградации; то, что вместе с этим развивается процесс дегенерации верхов – слабое утешение. Во-вторых, в советский период традиционная русская ценность – социальная справедливость – получила современную идеологическую форму и отлилась в особую социально-экономическую систему, обретя цивилизационно-формационное единство, не лишённое, впрочем,