Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

Алексей Михайлович был сторонником активного внедрения «немецкого» (т. е. западноевропейского) образа жизни. Хотя в 1675 г. он издал указ, запрещающий носить «немецкую» одежду (это само по себе говорит о распространении западноевропейских бытовых образцов в то время), хотя ни сам он, ни его вторая жена Нарышкина этого запрета не придерживались. Детей – Алексея (умер раньше отца) и Фёдора (правил в 1676–1682 гг.) – образовывали на западный манер, а Фёдор вообще был полонофилом. При Алексее и Петре шла борьба грекофилов и латинофилов (а вот русофилов не было), причём многие из тех и других учились в иезуитских школах. При Петре победили латинофилы. Показательно и то, что в конце XVII – начале XVIII в. наиболее распространёнными при дворе музыкальными произведениями были канты – музыка главным образом торжественного характера, заимствованная в основном из Польши и Литвы. Да и само дворянство у нас до середины XVIII в. называлось на польский манер – шляхетство.

Реформа Алексея – Никона была первым западноевропейским ударом по русскому религиозно-цивилизационному коду, по русской традиции; кстати, именно при Алексее необязательным стал посмертный постриг у Романовых. Реформа выдавила на окраину (в прямом и переносном смысле) русского общества активный социальный элемент, способный сопротивляться чужому и чуждому. Без церковной реформы середины XVII в. реформы Петра I едва ли были возможны: первая социокультурно и психологически готовила почву и пробивала стену для вторых. Не случайно в народе Никона называли Антихристом, на что Аввакум возразил: «Дело-то его (Антихриста. – Л.Ф.) и ныне уже делают, только последний-ет чёрт не бывал ещё». Но будет – появится мальчик с кошачьими усами, который ликвидирует патриаршество и к которому народ прочно приклеит прозвище «Антихрист».

Оформление крепостнического строя и интеграция в «европейские конъюнктуры» потребовали резкого усиления эксплуатации и нового класса, способного её обеспечить и живущего по потребностям западной аристократии и буржуазии. Проблема, однако, заключалась в том, что потребности западной верхушки удовлетворяла система работ, сформированная более урожайным земледелием, протоиндустриализацией и грабежом Азии, Африки и Южной Америки. Чтобы обеспечить хотя бы приблизительно такой уровень, новое, созданное Петром дворянство должно было изымать у крестьян не только прибавочный продукт, но и часть необходимого.

Новая – западная – технология власти, создавшая, помимо прочего, западоподобный, вестернизован-ный слой с нерусской культурой и нерусским (французским) языком повседневного общения решила ряд проблем. Однако и создала не меньше. Так, она не позволила сделать то, что она обеспечила на Западе: объединить господствующие и угнетённые группы в рамках национального целого и на основе одних ценностей. В России низы остались народом, а верхи превратились в квазинацию – со своим языком (le frangais), культурой и ценностями, которые резко отличались от народных и которые народу нельзя было навязать. В результате классовые противоречия приобрели квазиэтническую форму, что и обусловило крайне жестокий характер «красной смуты» начала XX в.

Петербургское самодержавие Романовых (с 1762 г. – «Романовых»), расколовшее страну на два социокультурных уклада, по сути было правлением чужой для русских династии. Недаром Николай I объяснил одному из своих сыновей, задавшему вопрос о причине обилия немцев на службе: русские служат России, а немцы – нам, династии.

Разумеется, ситуация не эквивалентна той, что сложилась, например, в Китае при правлении маньчжурской династии Цин (1644–1911 гг.), современницы Романовых/«Романовых», но определённые сходства и параллели очевидны.

Реформы Александра II имели противоречивый результат: при том, что санкт-петербургское самодержавие уже в значительной степени русифицировалось, экономическая и культурная жизнь в городе, пусть и в уродливо-капиталистическом плане, менялась на западный лад, становилась ещё более чужой и чуждой подавляющей массе населения и в то же время порождала западоподобную контрэлиту, ориентированную на западные властноорганизационными технологиями, и идеологию. В 1917 г. контрэлита пришла к власти. То были интернационал-социалисты («левые глобалисты»), стремившиеся не к русской революции, а к мировой, в которой отсталым русским предстояло сыграть роль пушечного мяса. Интернационал-социалисты, сокрушившие чуждый для России капиталистический строй, относились к русскому народу, пожалуй, ещё хуже, чем Романовы, чьё позднее самодержавие социокультурно (но не по крови) подверглось русификации (впрочем, тех же будущего Николая II и его будущую жену воспитывали как маленьких англичан).

История, однако, полна парадоксов: «минус» на «минус» даёт «плюс». В результате схватки двух «чужих» победила третья сила и результатом стала не мировая революция, а Красная империя, отрицавшая как самодержавие, перехваченное Романовыми у Рюриковичей, так и капитализм. Жизнь и логика истории заставила Сталина и его команду, по крайней мере с середины 1930-х годов, двигаться в направлении русской национальной традиции. Однако официальная идеология марксизма-ленинизма с её интернационализмом и упором на всеобщность исторического процесса серьёзно ограничивала взятый Сталиным курс и делала его обратимым. Так оно и вышло после смерти Сталина, с Хрущёвым процесс пошёл в противоположном направлении. Брежнев пытался удерживать равновесие между «интернациональным» и «русским» векторами (за попытку нарушить его, а вовсе не за атаку на «неопочвенников» «схлопотал по шапке» Яковлев), между либералами и державниками.

Горбачёв с его «общечеловеческими ценностями» оказался в одной лиге с интернационал-социалистами начала XX в. и коминтерновскими левыми глобалистами, ну а при Ельцине состоялось второе пришествие русофобии a la 1920-е годы. В последние годы в связи с усилением давления Запада на Россию ситуация несколько изменилась, но не кардинально, в частности, 282-я статья УК так и остаётся «русской».

В сухом остатке. Основывающийся на коммунистической, интернационалистски-западной идеологии коммунизма (марксизма) советский режим, отрицавший капитализм и самодержавие «Романовых» в значительной степени, прежде всего в идеологии, воспроизвёл определённые черты отношения верхушки санкт-петербургской империи, включая буржуазию (но не старообрядческую), к русской национальной традиции.

Иными словами, при всём различии самодержавия Романовых/«Романовых» и «реального социализма» с его интернационалистской идеологией господствующие группы обеих этих структур власти воспринимали русскую традицию как нечто не своё, даже как нечто опасное. Этот страх, как ни парадоксально, особенно остро проявлялся в условиях идеологического кризиса, что и выразил, в частности, Яковлев своей статьёй. И не случайно в конце жизни он проговорится, что стремился сломать не только Советский Союз и коммунизм, а русскую традицию, т. е. сделать то, что не удалось ни Никону, ни Петру, ни интернационал-социалистам типа Ленина и Троцкого. Судя по всему, Яковлев просчитался даже несмотря на разгул русофобии во времена ельцинщины.

И последнее: статья Яковлева не только приоткрывает завесу над великой «политтехнологической», как сказали бы сейчас, тайной Русской Власти, секретом её «кощеевой смерти», но и показывает практическую закономерность (но не необходимость) при определённом ходе истории «либерального» перевёртывания советского режима посредством «антикоммунистической» революции, логичную смену посредством горбачёвщины брежневского курса «ельцинско-чубайсовским» (фамилии употребляются не в смысле персон – это было бы неверно, – а в смысле социальных знаков).

18