Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник) - Наталья Павлищева

Вскоре поезд выехал на поляну, окруженную со всех сторон плотным частоколом вековых елей. У посла отлегло от души, потому что он увидел на поляне несколько срубов, огороженных невысоким, но крепким заметом. На поляне было не в пример светлее, чем в лесу, здесь стояла такая умиротворяющая тишина и так пригоже пахло медом, что посол почувствовал необъяснимый прилив сил. Ему показалось, что он находится в раю, и то, что эту райскую легкость он ощутил на земле, донельзя обрадовало его.

Другой старец, одетый в овчину мехом наружу, казавшийся моложе Вассиана, отвел посла и Янку в избу, чисто убранную, с белой печью, каменкой, дощатым столом, широким конником, лавками и образами в красном углу. Янка села на конник, пристально осмотрела стены, печь и образа, будто изучая внутренность избы либо припоминая что-то. Ее спокойствие обрадовало и несколько озадачило посла, потому что было в облике жены что-то незнакомое.

Слуги посла разложили на дворе большой костер и принялись готовить ужин. Послу не сиделось в избе. Он вышел во двор. Стемнело. Посол увидел бездонно-манящую густую небесную синь, дымчато-серебристую тропу Млечного пути, томное сияние звезд. Ему захотелось упасть на колени и, как когда-то его предки, молиться небу, земле, воде…

Но осознание, что, если он так сделает, в Орде о том непременно дознаются, отрезвило посла. Его лицо посуровело. Он решил, что нужно вести себя как подобает посланнику грозного царя, и недовольно прикрикнул на своих людей, не в меру развеселившихся у костра.

Глава 88

Не сиделось также московскому наместнику великого князя Владимирского боярину Михаилу. Он все ходил кругами вокруг мыльни, в которой ему и его людям пришлось разместиться на ночлег. Мыльня мала, стены в копоти, и дух в ней тяжел от многого людского сидения. Собачья конура лучше.

Но не столько от тесноты и духоты не сомкнул очей боярин, сколько от томления душевного. Какой здесь сон, коли наместник, с тех пор как свалился посол ордынский на его голову, пребывает в ожидании брани, побоев, а то и погибели?

Татарин же злой, как черт, от этого сыроядца всего ожидать можно. А с ним еще жена понаехала, капризная и немощная донельзя, к тому же, на беду, нашего роду-племени. С ней ухо востро держи, понеже все ей подай да покажи, да еще в придачу любопытство ее бабье услади. Извела вконец!

Из-за нее, бабы крашеной и костлявой, наверняка выскочки худородной, приходится муки терпеть: к старцу Вассиану через дебри тащиться, гнев посла переносить да пребывать в лесной пустоши, бок о бок с медведями. Какой сором! Какой сором!

Старец Вассиан наместнику московскому хуже горькой редьки. Давно ждал боярин Михаил от этого старца скверны и вот дождался.

Тот старец не только Михаилу поперек горла встал, он и другим добрым и сильным мужам московским не люб, инда некоторые смерды его осуждают.

Ведь возгордился Вассиан сверх меры. Живет собственным умом, не как принято, не по уставу, не по сгадце. Никого не боится – князья и архиереи ему не указ. И монастырь-то его – не монастырь, даже не скит, а так, невесть что. Забился он в пустошь глухую, и кому поклоняется, никто толком не ведает. Ни храма Божьего не поставил, ни даже часовенки не срубил. Может, он вовсе не христианин, а идолопоклонник поганый?

И прознать о сем не удается: учеников у Вассиана раз-два и обчелся, да и те будто в рот воды набрали. Недавно люди наместника поймали человека Вассиана на московском торгу, попытали его водой и огнем, так, легонько, – тот человече о старце худого слова не сказал, только визжал недорезанным поросею, а потом возьми и дух испусти.

Будь старец не именит, наместник бы ему все припомнил, и люди митрополита тож. Прибили бы в един миг. Но не можно этого сделать, потому что старец – целитель искусный. Ходит к нему на излечение вся Москва, все окольные станы и волости, а иной раз из Владимира, из Ростова, из Твери понаедут. Даже в Орде о нем прознали. Уверились христиане, что, ежели старец не поставит на ноги, никто уже не излечит. Ну как его тронешь?

И еще никак не разумеет боярин Михаил: то ли старец лукав сверх меры, то ли умом прост. За труды свои с меньших людишек плату не берет, с добрых и именитых берет по силе. Сам живет худостно, даже лошаденки не прикупил. Куда же он тогда именьице складывает? Молва утверждает, что платит он за смердов ордынские дани-выходы. Оно, может, и так, потому что недоимок по Москве и окольным землям среди подлого люда при наместничестве боярина Михаила не было.

Все ходит Михаил вокруг постылой мыльни. Клянет он свою судьбишку горемычную, костит на чем свет стоит кровопийственного посла ордынского, его квелую бабу и этого мерзостного затворника Вассиана. И все чаще задумывается о том, что же будет с ним, коли старец не излечит женку. Наверняка не поздоровится.

«Убереги, Господи, от гнева сильных мира сего!» – шепчет боярин, крестится и обращает взор к небесам.

Глава 89

Отужинав и уложив жену спать, посол, довольный тем, что она уже не жалуется на боль, а только ссылается на усталость, покинул избу. Он желал непременно заночевать на дворе и испытывал удовлетворение, что вновь окунется в дремотные посиделки у костра и ощутит бесшабашное дыхание молодых лет.

Он решил переговорить со старцем Вассианом. Ему было не любо, что Вассиан не оказал ему должных почестей. Посол находил в этом не только пренебрежение к себе, но и равнодушие к больной жене. Еще он понимал, что поддался влиянию старца, поэтому, скорее по привычке, желал видеть Вассиана напуганным и сломленным.

Учитывая упорство и упрямство здешнего народца, а также то, что Вассиану завтра надобно исцелять жену, посол не хотел прибегать к силе. Он помыслил сделать сына единственным свидетелем его беседы со старцем. Пусть сын, которому ведан от жены здешний язык, будет вместо толмача; пусть юный сын поучится, как подавлять людей не только напором и гневом, но и лукавством.

Посол присел у костра и небрежным жестом руки отогнал слуг. Слуги покорно попятились и почтительно замерли в нескольких саженях от костра. Посол довольно хмыкнул, удовлетворившись не столько их послушанием, сколько порядком, заведенным еще Потрясателем Вселенной и позволившим его народу не только выжить, но и дойти с победами до самого последнего моря.

Он дождался сына, за которым следовал Вассиан; затем показал юноше, куда ему сесть у костра, и крикнул слугам, чтобы они еще отошли от огня и повернулись к нему спиной. Затем посол пронизывающе и грозно посмотрел на стоявшего Вассиана, желая этим взглядом выказать ему свое недовольство. Он процедил сквозь зубы сыну, чтобы тот наказал старцу садиться, и, резко, вытянув руку, показал, куда следовало сесть Вассиану. Этот властный жест и небрежно сказанные слова должны, по разумению посла, еще более смутить и унизить непонятного гордого старца.

Вассиан молча сел, но не туда, куда ему было указано, а напротив посла, рядом с сыном. Посол почувствовал недовольство старцем и собой. Он, нахмурившись, взглянул на Вассиана тем привычным гневным взором, которым часто потчевал князей и которым пользовался умышленно, дабы без слов навязать свою волю.

– Неужто для того, чтобы выказать мне свое нелюбье, стоило ехать из Москвы за тридевять земель и везти больную жену? – молвил Вассиан так спокойно, словно хотел показать послу, что не страшится и понимает, как сейчас необходима его помощь.

Сын еще только принялся переводить слова Вассиана, но посол уже догадался, что ему не удалось с налету смять старца. Ему стало неловко перед сыном. И тогда посол сделал то, чего уже давно не делал: рек гневно не потому, что считал нужным, а потому, что был раздражен.

– Почему сказался больным и не пришел в Москву по моему зову? – торопливо сказал он, недовольно отмечая про себя, что его голос сорвался на визг.

– Мне пути в Москву нет! – ответил Вассиан, спокойно глядя в глаза послу. – А на мой убогий дворишко всем добрым людям путь чист.

– А знаешь ли ты, старец, кому метаешь такие предерзкие слова? Да передо мною князья и бояре трясутся, а ты мне перечишь! А коли я тебя показнить велю? – распалился посол, отмечая, что говорит совсем не то, что хотел.

– Разве можно показнить того, кто уже был казнен? Разве можно испугать того, кто уже вдохнул смертный смрад? – бесстрастно отвечал Василько.

Пока посол раздумывал, как ему быть, стараясь при этом придать своему лицу напыщенный вид, старец резким движением руки, заставившим посла напрячься, а его сына встрепенуться, сдернул с головы клобук и повернул голову так, что посол увидел неровный узловатый бугорок на месте уха и догадался, что старец когда-то побывал в руках его сородичей.

Посол отметил, что это могло быть не иначе, как во время Батыева похода, и невольно ощутил уважение к старцу, бывшему видоком, а то и прямым участником тех лютых игрищ. Взгляд его смягчился, и лицо расплылось в довольной улыбке. Посол был рад встретить былого недруга, свидетеля его удалой молодости; захотелось вместе вспомнить те искрометные и нелегкие дни. Он повелел сыну передать старцу, что с первого взгляда определил в нем былого воина. Вассиан, немного поколебавшись, ответил, что служил великому князю Юрию, да затем прибавил скороговоркой, что службой своей не гордится.