Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

Парламента Дени дю Мулена, последовавшего за дофином Карлом в Пуатье и ставшего в конце жизни епископом Парижским, воздаются похвалы его достоинствам советчика: «наизнаменитейший советник короля Карла VII, муж великого совета и наимудрейший, исключительной честности и красноречивейший в речах»[2286]. Наконец, ближе к концу века в эпитафиях четко обозначается и понятие службы государству. Именно об этом сказано в надгробии 1484 г. Жана де Сен-Ромена, советника и генерального прокурора при двух королях, Людовике XI и Карле VIII: «всегда доблестно споспешествовал защите королевских прав и благу государства»[2287].

Пусть приведенные эпитафии содержат пока еще скромные похвалы, и их не так много, но и эти обнаруженные мной случаи восхваления служителей за их достоинства и труды свидетельствуют о появлении в некрологической практике уже в исследуемый период отдельной социальной группы чиновников. В последующем их эпитафии станут более велеречивыми и пышными, а труд на общее благо прочно закрепится как знак особого отличия чиновников и права на благодарную память, но эта тенденция проявилась уже в данный период становления королевской администрации.

Память о трудах и заслугах чиновников приобретала ценность и смысл только в контексте государства, на благо которого они служили. Поэтому их благородный статус определялся и гарантировался лишь самим государством, и термин «государственная знать» представляется мне наиболее адекватно отражающим специфику этой социальной группы[2288]. Формирование «государственной знати» раскрывает одну из важнейших функций государства — устанавливать и санкционировать социальные градации в обществе[2289]. Вместе с тем, по мере усиления публично-правовых принципов верховной светской власти авторитет и ценность службы чиновника апеллируют к защите им не личных интересов короля, а общего блага королевства и подданных.

Глава 10.

Принцип «Общего блага» в этике и практике службы

Принцип «общего блага» стал двигателем утверждения публично-правовой природы королевской власти. Почерпнутая из арсенала античного наследия, защита общего блага, заявленная как цель государства и его исполнительного аппарата, обозначилась с самых первых указов и первых теоретических трактатов о ведомствах и службах короны Франции середины XIII в. Этот принцип укреплял положение короля в политической структуре средневекового общества, характеризуемой множественностью носителей властных прерогатив, соединенных с собственностью. Однако дисперсия власти никогда не отменяла монархического принципа, который сохранялся даже в период максимального рассредоточения полномочий, известный как феодальная раздробленность. Вместе с тем, усиление королевской власти в отсутствии вакуума потребовало от короны акцентировать внимание на защитных функциях государства, на протекционистской политике в отношении подданных, заявив себя гарантом «общей воли»[2290]. Легитимация усиливающейся королевской власти опиралась на идею защиты ею справедливости для всех, поэтому главной функцией монарха на первом этапе являлась именно судебная. С этим связана ведущая роль юридических полномочий и в структуре исполнительной власти[2291]. Важно подчеркнуть при этом, что главной целью политики короны на данной стадии являлось завоевание морального авторитета в обществе. Он превращал формирующееся государство в лице короля и его служителей в защитника и последнее прибежище всех страждущих, обиженных и угнетенных, что на первых порах оправдывало его существование[2292]. Цель завоевания морального авторитета превратилась в эффективный рычаг расширения компетенции ведомств и служб короны Франции, а принцип «защиты общего блага» позиционировался как противостояние разрушительному частному интересу. В этом основополагающем принципе выразилось противостояние личностного и публично-правового характера власти, так что в конфликтах администрации и монархов обе стороны провозглашали себя защитниками «общего блага», подозревая другую в «частном интересе».

Специфику интерпретации и реализации чиновниками своей функции защиты «общего интереса» наиболее адекватно раскрывают следующие аспекты: зарождающиеся черты гражданского гуманизма службы, политическая нейтральность как обобщающая стратегия, наконец, риторика и практика защиты общего блага от частного интереса.

Гражданский гуманизм службы

Действенным рычагом усиления королевской власти явился принцип восстановления ею справедливости и наказания греха, а главным орудием — отправление правосудия[2293]. Роль эта нашла выражение в появлении при Людовике Святом особой королевской инсигнии — «длани правосудия», которой он, единственный из всех королей Западной Европы, наделялся при коронации[2294]. «Длань правосудия», по сути, заменила меч как «инструмент восстановления справедливости», отражая таким образом кардинальное переосмысление характера королевского правосудия и статуса его вершителей. Этот принцип опирался вначале на церковную концепцию, идущую от Священного Писания и трудов Отцов церкви, прежде всего Августина, чья максима: «чем были бы государства без справедливости, как не разбоем?» — оставалась лейтмотивом легитимации функций верховной светской власти[2295]. Однако формируемая «королевская религия» опиралась и на античную традицию гражданской ответственности власти и деперсонализации отправления правосудия, которая в сочетании с сакральной концепцией дала в руки теоретиков королевской власти неотразимые аргументы для провозглашения государя «образом Христа» и «Богом на земле»[2296]. В результате их соединения меняется природа судопроизводства: государь провозглашается «подданным правосудия»[2297]. А отступление от этой миссии грозит королю потерей трона, поскольку несправедливый государь воспринимается как тиран, что нашло воплощение в обозначившихся во французской политической мысли этого периода идеях тираноборчества[2298].

Само правосудие трактуется как восстановление прав каждого подданного в духе послания Апостола Павла — «отдавайте всякому должное» (Рим. 13:7) и почерпнутой из римского права максимы Ульпиана: «Правосудие есть постоянная и неизменная воля восстановить каждому его право», — не случайно включенной именно в 1254 г. в «Книгу о правосудии и судопроизводства» и вошедшей составной частью в «Установления Людовика Святого» 1270 г.[2299] Отправление правосудия и обеспечение справедливости становится отныне первой обязанностью короля и одновременно главным инструментом его власти: «попечение королевского величества, доверенное нам, побуждает и заставляет, дабы в сеньории, коей мы председательствуем, свершалось правосудие»; «без правосудия королевство не может ни управляться, ни держаться», «ибо через правосудие короли царствуют, и приобретают незыблемость и непрерывность постоянную сеньории королевств», оно «суверенное благо всякого создания, для поддержания порядка и защиты всех сеньорий», — таковы определения сущности и целей правосудия, фигурирующие в текстах королевских указов на всем протяжении исследуемого периода[2300].

Однако по мере делегирования функции правосудия от персоны монарха к его чиновникам меняется и его характер. Весьма знаменательно, что впервые эта трансформация нашла отражение в указе Карла Мудрого от 28 апреля 1364 г., которым он, первым из французских королей, взойдя на престол оставил на должностях всех служителей Парламента: этот шаг обосновывался доказанной чиновниками верховного суда долгой и безупречной службой «на благо правосудия, посредством коего общий интерес защищается, королевство процветает и положение подданных улучшается»[2301]. Хотя король продолжает «восседать на престоле суда», сам этот «престол» со временем символизирует именно Парламент. Об этом возвещал Жан Жерсон в стенах