Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

и тот, кто творит подлости (oeuvre vilain), подл, а тот, кто творит благородное дело, куртуазен и благороден (urbain et noble)»[2264]. Те же идеи личных заслуг как основы дворянского статуса развивал и Жан Жувеналь: «И вовсе [вы] не являетесь благородным от ваших родителей и предков, но лишь от себя самого, ибо если вы благородны от рождения, надо сказать большое спасибо вашим предкам, кто стяжал это благородство, а если вы благородны от себя самого, да еще вкупе с благородством ваших предков, тогда это хорошо»[2265].

Иными словами, тема «доблесть против крови» не являлась, в строгом смысле слова, изобретением гуманистов[2266], но почерпнута была из античных образцов, к тому же опиралась на средневековые концепты достоинства личности, развитые церковными и университетскими мыслителями и приспособленные служителями строящегося государства к своим личным нуждам.

Основная проблема для чиновников, даже получивших аноблирующие грамоты, заключалась в том, что статус дворянина включал в себя в качестве обязательного, если не определяющего, признака факт признания другими человека «благородным»[2267]. Но сложность на этом этапе заключалась в том, что в обществе «благородство» служителей короны еще не признавалось, что переживалось в этой среде весьма остро. Примером может служить трактат «Сновидение садовника», где автор сетует: «плебей или виллан становится доблестным, богатым и могущественным и ведет себя во всех делах изо всех сил как благородный, и всё же он не будет почитаться за благородного, ибо таковое состояние, не бывшее у него прежде, не может быть скоро признано во мнении народа». Именно в этом «мнении народа» даже аноблированный королем чиновник имеет «всего лишь образ дворянства» (image de noblece), поскольку, как трезво констатирует автор, «ни папа, ни император, ни король не могут изменить мнение народа» (l'opynion du pueple)[2268]. Для признания статуса благородного по обычаю необходимо было, как минимум, три поколения дворян[2269]. И надо заметить, что до конца Старого порядка дворянство чиновников оставалось «воображаемым», так и не слившись со старым родовитым дворянством, что явилось одним из источников социального напряжения на последнем этапе монархии во Франции[2270].

Строя собственную идентичность по модели дворян, чиновники придавали большое значение семейным структурам, составляющим, по выражению Ф. Отран, сердцевину статуса дворянства[2271]. Поэтому, как это уже прозвучало у Жувеналя, постепенно достоинства чиновников как бы тоже передаются по наследству. Апелляция к «святой памяти о доблестных предках» и их безупречной службе на «общее благо» помогала претендентам на должности заручиться особым расположением корпораций и короля. Семейная традиция службы постепенно приобрела значение гарантии эффективности королевской администрации. И потому, апеллируя к безупречной службе предка в надежде на преимущества при конкурсном отборе, кандидат подчеркивал значимость труда на общее благо королевства и достоинства, которые как бы переходят по наследству[2272].

Ярким выражением этой тенденции в самоидентификации королевских служителей явилось появление личных и семейных послужных списков в надгробиях и эпитафиях, причем мне представляется существенным, что происходит это именно в середине XIV в. Впервые на могиле мэтра Жана дю Порталя перечислены его службы — советника короля Филиппа V Длинного, а затем его брата короля Карла IV Красивого, должность канцлера «благородного принца монсеньора Карла, графа Валуа, вплоть до его смерти» и мэтра Прошений Дома короля Филиппа VI Валуа[2273]. До конца XV в. мной найдено 15 такого рода эпитафий (см. табл. № 3): во второй половине XIV в. — три, в первой половине XV в. — тоже три, во второй половине XV в. — девять. Cursus honorum в этих эпитафиях предстает как путь личной славы и примерных деяний. В еще большей степени данная тенденция обозначена в прославлениях династий служителей короны Франции, так что преемственность семейного промысла выглядит как знак особого благородства ее отпрысков[2274]. Таких эпитафий мной обнаружено 14: в них прославляются династии Дорманов, д'Оржемонов, Рошфоров, де Сансов, Бланше, Логёйлей, Ле Коков, Люилье, Пьедеферов, Брюларов, де Камбрэ, де Плантов, Ле Буланже и Л'Опиталей[2275].

Надгробия чиновников становятся не только одной из форм репрезентации служителей власти, но и стратегией утверждения «благородства» государственной службы и «наследования доблестей», которые опирались на иную по природе трактовку времени и на связанную с ней историческую память[2276]. Все эти аргументы были также заимствованы королевскими служителями из арсенала университетских интеллектуалов, уже в начале XIII в. развивавших идеи бессмертия интеллектуального труда и глубоко аристократичный «миф о славе», увековечивающей имя человека в памяти потомков[2277].

В отличие от рыцарских подвигов и творений интеллектуалов труд чиновника являлся неиндивидуальным и неабсолютным актом, но коллективным и неразрывно связанным с «неумирающим телом» государства, чье существование давало возможность претендовать на «благодарную память потомков». Как следствие, чиновники были лично заинтересованы в защите и укреплении государства ради удержания собственного статуса, что также отличало их благородный статус от положения родовитого дворянства. А в их эпитафиях воздавалась похвала службе как служению «общему благу», причем такие похвалы появляются на эпитафиях лишь со второй половины XIV в. С этого времени служителей короны прославляют за их знания, труд и служение, которые приобрели ценность именно в контексте повышающегося авторитета королевской службы. Первая такая похвала найдена мной в эпитафии Рено де Прежильбера 1363 г.: президент Следственной палаты Парламента, он назван «мужем великой скромности и мудрости»[2278]. В 1388 г. на могиле советника короля Пьера де Монтегю начертана была похвала «блестящему и славному» человеку за службу «господину нашему королю»[2279]. Жану Патурелю, президенту Палаты счетов, погребенному в аббатстве Сен-Виктор в крипте, была начертана стихотворная эпитафия, где он назван «прославленным мудростью и честью»[2280]. В 1394 г. на могиле Гийома де Санса, первого президента Парламента, выходца из семьи служителя короны, значилось: «благородной памяти, великого благочестия и мудрости муж»[2281]. В эпитафии советника короля, Андре Гранже, 1399 г. говорилось: «муж наивысшей осмотрительности и великого знания»[2282]. К началу XV в. похвалы даются не только личным достоинствам чиновников, связанным с их службой, но и самой их службе. Первая такая похвала появилась на надгробии Рено де Бюси, советника Парламента, в 1407 г. Она восхваляла «почтенного человека и мудрого мэтра» за «многие блага, принесенные им на заседаниях (суда)»[2283]. Впрямую о службе идет речь в надгробии Никола де Бая, самого знаменитого секретаря Парламента: «труды и занятия правом вкупе с философией долго сочетал с заботами секретаря»[2284]. В 1440 г. на могиле советника короля и президента Палаты прошений Дворца Гийома де Вилье было написано: «достопочтенной памяти, честности и великого знания благородный муж»[2285]. В эпитафии 1447 г. советника