Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Я был уверен, что Норсмор со своими гостями сойдет на берег, как только прилив покроет отмели. Переезду на шлюпке погода вовсе не благоприятствовала, и, наряду с любопытством, я испытывал страх при мысли о такой переправе. Правда, мой старый приятель был одним из самых эксцентричных людей, но эксцентричность в данном случае приобретала тревожный и мрачный характер. Движимый этими разнородными чувствами, я направился к бухте и лег ничком в небольшой впадинке шагах в шести от тропки, ведущей к павильону. Оттуда я легко мог разглядеть вновь прибывших и тут же приветствовать их, если они окажутся теми, кого я ожидал увидеть.

Незадолго до одиннадцати, когда прилив еще не достиг высшей точки и опасность сохранялась, у самого берега появился фонарь. Всмотревшись, я заметил довольно далеко в море другой фонарь, то и дело скрываемый гребнями волн. Ветер, все крепчавший с наступлением ночи, и опасное положение яхты у подветренного берега, должно быть, заставили всех поторопиться с высадкой.

Вскоре после этого показались четыре матроса с тяжелым сундуком, а пятый шел впереди с фонарем. Они прошли невдалеке от меня и были впущены в дом старухой. Потом они снова вернулись на берег и прошли мимо меня во второй раз – на сей раз с менее тяжелым сундуком. Они сделали и третью ходку, и на сей раз один из матросов нес дамский саквояж и прочую поклажу, явно принадлежавшую женщине.

Это подстегнуло мое любопытство. Если среди гостей Норсмора находится дама, то это свидетельствует о радикальной перемене в его привычках и полном отказе от прежних взглядов на жизнь. Это меня страшно удивило. Когда мы с ним жили в павильоне, то это место могло считаться храмом женоненавистников, а теперь особа противоположного пола явно намеревалась делить с ним кров. Я припомнил кое-что из виденного мною в павильоне – некоторые признаки изнеженности и даже кокетства, которые поразили меня в убранстве комнат. Теперь мне была ясна цель этих приготовлений, и я обругал себя глупцом.

Пока я размышлял об этом, мимо меня пронесли второй фонарь. Нес его матрос, которого я прежде не видел, сопровождавший в павильон двух особ. Несомненно, это гости, для которых и был приготовлен дом. Я напряженно всматривался в них. Первым мимо меня проследовал необычайно рослый мужчина в дорожной шапке, нахлобученной на глаза и широком плаще, застегнутом доверху. Поднятый воротник закрывал его лицо. Об этом человеке можно было сказать только то, что он был высок ростом, а походка у него была как у тяжелобольного. Рядом с ним, держась за него или поддерживая его – решить было трудно, шла молодая, высокая и стройная женщина. Она была очень бледна, но колеблющийся свет фонаря так странно освещал ее лицо, что она могла быть и дурна, как смертный грех, и хороша, как ангел. Последнее, как выяснилось позже, было ближе к истине.

В ту минуту, как они поравнялись со мной, девушка сказала что-то, но шум ветра заглушил ее голос.

– Молчи! – ответил ее спутник, и тон, каким было произнесено это слово, глубоко поразил меня. Это было сказано человеком, испытывавшим смертельный страх, и так выразительно, что я до сих пор слышу отзвук этого голоса по ночам, когда меня лихорадит или я думаю о прошлом. Человек, сказавший это, повернулся к девушке, и я увидел рыжую бороду и нос, который в молодости, вероятно, был сломан. Светлые глаза были расширены – вероятно, все тем же страхом.

Они прошли мимо и, в свою очередь, были введены в дом.

Матросы поодиночке и по несколько человек возвращались к берегу. Ветер донес до меня звук грубого голоса и команду: «Отваливай!». Немного погодя я увидел приближающийся фонарь. Его нес Норсмор. Он был один.

И жена моя, и я часто удивлялись, каким образом человек может быть в одно и то же время таким красивым и таким отталкивающим, как Норсмор. Внешне он выглядел истинным джентльменом; выражение лица у него было вдумчивое и решительное; но стоило только приглядеться к нему даже в добрую минуту, чтобы обнаружить душу, достойную насильника и работорговца. Я никогда не встречал человека более вспыльчивого и мстительного. Он соединял пылкую страсть южанина с умением северян годами таить холодную ненависть, и это, как грозное предупреждение, ясно отражалось на его лице. Он был смуглый брюнет, высокий, сильный и подвижный, но правильные черты лица его портило угрожающее выражение. В эту минуту он был бледнее обычного, брови у него были нахмурены, губы подергивались, и он шел, озираясь, словно опасался нападения. И все же выражение его лица показалось мне торжествующим, как у человека, преуспевшего в каком-то деле и близкого к цели.

Отчасти из деликатности – признаю, довольно запоздалой, – а больше из желания напугать его я решил сейчас же обнаружить свое присутствие. Я вскочил на ноги и сделал шаг вперед.

– Норсмор! – окликнул я его.

Никогда в жизни я не был так изумлен. Он, не вымолвив ни слова, бросился на меня, в руке у него что-то блеснуло, и он ударил меня в грудь кинжалом. В то же мгновение я сбил его с ног. То ли вследствие быстроты наших встречных движений, то ли из-за его неловкости, но кинжал только слегка задел мое плечо, а удар рукоятью и кулаком пришелся по моим губам.

Я отскочил, но недалеко. Много раз думал я, что песчаные дюны чрезвычайно удобны как для нападения, так и для отступления. В десяти шагах от места нашей схватки возвышался холм, покрытый травой. Фонарь тем временем упал и потух, а Норсмор, к немалому моему удивлению, помчался к павильону, и я слышал, как он запирает за собой дверь на железный засов.

Он меня не преследовал, наоборот – убежал. Норсмор, этот непримиримый и неустрашимый человек, оставил поле боя за противником! Я едва верил глазам.

Тем не менее при таких странных и в высшей степени таинственных обстоятельствах поверить можно было чему угодно. Зачем и для кого тайно готовили помещение? Почему Норсмор и его гости высадились глубокой ночью, в бурю, не дождавшись полного прилива? Почему он хотел убить меня? Неужели, думал я, он не узнал моего голоса? И главное, зачем ему было держать наготове кинжал? Кинжал, или даже просто нож, были далеко не современным оружием, и, вообще говоря, в наши дни джентльмен, высадившийся со своей яхты на берег собственного поместья, пусть даже ночью и при загадочных обстоятельствах, все же не вооружается таким образом, словно ожидает нападения.

Чем больше я раздумывал, тем больше терялся в догадках. Я начал пересчитывать по пальцам все подмеченные мною странности: приготовленный для гостей павильон, гости, причалившие к берегу, рискуя жизнью и при явной угрозе для самой яхты; нескрываемый смертельный страх гостей или, по крайней мере, одного из них, Норсмор, при первом же слове бросающийся на близкого знакомого с оружием. И наконец то, что было самым невообразимым: Норсмор, который бежит от человека, которого только что хотел убить, и запирается от него на засов, хотя его никто не преследует. Я насчитал шесть причин для удивления, и все они сплетались воедино, но я не решался поверить самому себе.