Учебник рисования - Максим Кантор

— А ты как здесь?

— Сосед.

Оказалось, что русское консульство буквально через дорогу, и Диме Кротову стоило только перейти улицу, чтобы оказаться в особняке Портебалей.

— Весьма удобно, — заметил Дима Кротов, и Гузкин поразился происшедшей в журналисте перемене: говорил теперь Кротов степенно, слова взвешивал, глазами не бегал, — прилетаю в Париж на два-три часа, и времени раскатывать по городу, сам понимаешь, нет.

— И часто прилетаешь?

— Если дела, раз в неделю.

— И ты нефтью торгуешь? — спросил Гузкин со смехом; приятно было беззаботно посмеяться после пережитого; он весело оглянулся на барона де Портебаля, приглашая барона посмеяться вместе; действительно, забавная ситуация, г-н барон: выхожу я среди ночи от вашей жены, а вы с моим старым другом нефтью торгуете. — Тоже торгуешь, значит? — и новая порция беззаботного смеха выскочила из губ Гузкина. Впрочем, вторая порция смеха вышла уже менее беззаботной: Гриша представил себе, как много нефти успел Кротов продать в то время, пока сам он стоял у мольберта, и ему сделалось неприятно. Вот как несправедливо устроено в мире: работаешь-работаешь, а потом чиновник приходит — и, не тратя усилий, получает вдесятеро против тебя. Последняя рулада смеха вышла саркастической.

— Нет, — ответил Кротов серьезно, — не торгую. Но смотрю, чтобы те, кто это делает, делали это честно. Мы ведь не в лесу живем.

Оказалось, что у Кротова и Портебаля есть общее дело, о котором Гриша и подозревать не мог. Нефть, как выяснилось, была лишь побочным увлечением барона, его хобби, как выразился сам Алан. Основной же род занятий Алана де Портебаля был совсем иного рода: он возглавлял международные комиссии по санации правительств с переходным типом экономики — на предмет очищения рядов правящих классов от тех чиновников, что успели замарать себя взятками, связались в азарте перемен с криминальными структурами, объединились с мафиями и т. п. Экономика цивилизованной страны обязана быть прозрачной, так сказал Портебаль, и Дима Кротов кивнул значительно. — Для кого же прозрачной? — спросил Гриша. — Как для кого? — изумились его собеседники, для всех. — Все тайное становится явным, Гриша, — значительно сказал Портебаль, и снова Грише сделалось не по себе. Это он про что, подумал Гриша, но быстро успокоил себя: да нет, это они про коррупцию, и сказал вслух: — А как же. Несомненно, Алан! — Все, что происходит на правительственном уровне в отношении регуляции экономических процессов, как оказалось, должно быть абсолютно открыто мировому сообществу. Никаких секретов быть не может. — Неужели совсем никаких? Должны же быть промышленные тайны! — ахнул Гриша. — Вот есть же у меня как у художника свои секреты, — прибавил он, расхрабрившись, и даже в глаза барону посмотрел. — Для того чтобы экономический процесс действительно мог стать всеобщим, для того чтобы крупные инвесторы не предполагали подвоха, — пояснил Кротов, — мы обязаны сделать все крупные трансакции капитала прозрачными. Все правительственные решения по поводу рынка должны быть открыты специальной международной комиссии. Такого рода профилактические санации проводятся международными комиссиями постоянно и повсеместно: сейчас Портебаля зовут в Россию, до того он инспектировал Аргентину, а до Аргентины объектом его пристального внимания была Республика Чили. Именно правая демократическая фракция российского парламента, фракция, возглавляемая Дмитрием Кротовым, и обратилась к г-ну де Портебалю с просьбой провести инспекцию в России, подвергнуть страну очистительной и воспитательно-оздоровительной процедуре. Возможности такой работы и обсуждались у камина на рю де Греннель. Вот, скажем для примера, выдает Международный валютный фонд кредиты на стабилизацию развивающимся экономикам. Раньше такие деньги и пропасть в России могли — помните плачевную историю? Ах, не будем ворошить прошлое! Ну, зачем! Зато теперь все будет устроено чрезвычайно прозрачно — почти как в аквариуме. И какая радость, что господин барон, с его опытом, возглавит комиссию.

Гриша слушал и кивал. Правда, шевельнулась мысль о том, что не может же человек, который сам торгует нефтью, возглавлять комиссию, проверяющую методы этой торговли. Что-то тут не так. Однако Гриша не стал углубляться в эту мысль и позволил ей затеряться между прочих — так иной вуалехвост в прозрачном аквариуме вдруг затеряется в стае и уйдет на темное дно. Не хотелось догонять эту мысль. Напротив того, он стал думать в следующем направлении: не судите, да не судимы будете. Ну что, в конце концов, я знаю о нефти, чтобы так огульно высказывать мнение? Ничего не знаю. А то, что барон — человек деликатный, сразу видно. Другой на его месте такой бы крик поднял. Воспитание! Гришина неловкость прошла совершенно. Он с удовольствием послушал финансово-политический разговор, посетовал на то, что Россия медлит на своем пути в лоно развитых держав, выкурил сигару (Это Гавана, барон? — Нет, бразильский табак, впрочем, я сам давно не курю сигар, берегу, ха-ха, здоровье. Вот, не возьмете ли с собой всю коробку? — Отчего же, барон. С удовольствием избавлю вас от соблазна), выпил рюмку-другую кальвадоса и стал прощаться. Приятная усталость одолела Гришу Гузкина; ему хотелось домой и спать, лишь немного смущал предстоящий разговор с Барбарой. Впрочем, кое-какие аргументы для разговора Гриша уже отыскал. Ему есть что сказать Барбаре.

На прощание барон продемонстрировал Грише свое последнее приобретение — картину первого русского авангарда: полоски и кружочки. Гузкин посмотрел на полоски благосклонно, но вместе с тем и придирчиво-строго — так именно и должен смотреть профессионал.

— Что ж, — сказал Гузкин, — это шедевр.

— Думаете, подлинник?

— Здесь и здесь, — Гриша тронул пальцем края одной полоски, которая ничем не отличалась от других, точно таких же полосок, — могут возникнуть вопросы. Но в целом — вещь несомненная.

— А эти места? — и барон повторил жест Гриши и потрогал края злополучной полоски.

— Возможно, неудачная реставрация.

— Что вы посоветуете делать с этими местами? — спросил барон озабоченно.

— Я думаю, надо оставить, как есть: вещь должна иметь свою историю.

— Вы полагаете?

— Думаю, да.

— Гриша, — сказал барон, — я хотел бы, чтобы вы сформировали мою коллекцию. Задачу определю так: история двадцатого века — от авангарда до Гузкина.

— Барон, — сказал Гузкин, вспомнив уроки Ефима Шухмана, — у меня крайне мало свободного времени.

— Я понимаю цену вашего времени, Гриша.

— Надо, надо покупать авангард, — сказал Кротов, — рекомендую обратиться к Розе Кранц, она представляет уникальное собрание.

— Хорошее состояние картин? — уточнил Гриша. Он уже чувствовал себя ответственным за коллекцию барона. В конце концов, он чем-то обязан этому милому человеку.

— Исключительное; словно вчера нарисованы.

— Разумеется, в любой серьезной коллекции надо вести отсчет от Малевича, — сказал Гриша, подумав.

— Это не требует доказательств, — сказал барон, — кстати, вас Клавдия пригласила на завтрашний обед? Приходите с Барбарой к восьми.

Барбару, однако, Гриша с собой на прием не взял. А как было ее взять? Совершенно невозможно. Отговорившись тем, что идет с Эженом Махно в русскую компанию, Гриша оставил Барбару дома одну, предупредил Эжена о возможной проверке и бросился через мост — в квартал Сен-Жермен. Ситуация складывалась двусмысленная: Портебали были общими друзьями, однако затруднительно будет брать Барбару к ним теперь в гости. Гриша вошел в мировой перечень художников — следует считаться с этой ролью и выполнять присущие ей обязанности. У графини собираются знаменитости: культуролог Умберто Эко, знаменитый жонглер цирка Амар, который кидает одновременно аж шесть колец, музыкант Ростропович и, конечно же, цвет художественной культуры мира. Гриша должен там быть — это не обсуждается. Но уместно ли присутствие Барбары? Надо отметить — если уж ставить точки над i, — что пребывание Гриши в этом кругу во многом обусловлено его личными отношениями с Клавдией. Так не является ли простой формой ответной любезности по отношению к графине не делать того, что ей будет неприятно? — Сомневаюсь, сказал Гузкин Шухману, — что Клавдия мечтает видеть Барбару рядом со мной. — Ее можно понять, подтвердил Шухман, — даже оставив в стороне ваши амурные истории, не стоит забывать, что Барбара — немка. Не всякий француз простил в сердце своем бошей. — Ah, so? — сказал Гриша Гузкин, и ему стало легче на душе. Вот оно как, оказывается. А он-то, бесчувственный человек, все придумывал причины, по которым не следует брать Барбару в гости, и в расчет не брал национальную галльскую гордость и честь. А как все просто оказалось. Чувство чести, подумал Гриша, часто недооценивают, а напрасно: весьма часто именно честь и может пригодиться.