Учебник рисования - Максим Кантор

— Вот эти перчатки, — графиня показала перчатки из тонкой лайки, в тыльную сторону которых, на том месте, где у Спасителя были стигматы, были вшиты крупные рубины, — сделаны в незапамятные времена. Какая странная вещь.

— Исключительная.

— Я собираюсь отослать их подруге в Россию. Знаете княгиню Багратион?

— Ах, эту пожилую даму, что замужем за русским партаппаратчиком? Она ваша подруга? — обрадовалась Барбара и выразительно поглядела на Гришу.

— Вы, вероятно, хотели спросить, сколько лет мне? — сказала графиня, глядя Барбаре в глаза.

— Ну что вы, графиня.

— Почему же нет? Мне тридцать пять лет. А вам? — графиня Тулузская включила электричество; вспыхнули венецианские люстры. Внешность графини, предмет заботы профессионалов, смутила Барбару: подобно большинству антропософски настроенных девушек Барбара доверяла природе и не ухаживала за собой; и природа не оправдывала ее доверия, природа вообще не выполняет обещаний. Лет Барбаре было меньше, чем графине Тулузской, но выглядела она хуже. Графиня вынула гребень из волос, и рыжие волосы упали ей на плечи.

— Вас, — сказала графине Грише, — я приглашаю завтра к себе. Скажете Жану — помните камердинера? — и Жан проводит вас сюда. Здесь уютнее, чем в гостиной.

— Как, — смеясь, воскликнула Барбара, — вы приглашаете моего мужа и даже не интересуетесь, как я к этому отнесусь!

— Разве он вам муж? — хладнокровно спросила Клавдия и отвернулась от Барбары.

Вечером того же дня Гузкин беседовал с Оскаром; ему необходим был совет человека, знающего общество.

— Клавдия? — переспросил Оскар, не расстававшийся со справочником Дебре и знающий европейские фамилии наперечет. — Прекрасно представляю тулузский дом. Род восходит к десятому веку, перекрещивается с Барселонской ветвью. Следует поддержать знакомство, Гриша.

— А Барбара? — выдохнул в телефонную трубку Гузкин, — а господин барон де Портебаль?

— Не понимаю, чем ваша дружба может помешать Барбаре фон Майзель и тем более Алану де Портебалю, — трубка принесла сухой смешок Оскара, насколько я знаю, Алан давно не вмешивается в жизнь жены. Не думайте про это, Гриша, зачем вам? Вы художник, а не дипломат.

— Это верно, — приободрился Гузкин, — однако этично ли получается? Вежливо ли?

— Спросите себя, Гриша, достойно ли вашего дара — тратить душевные силы на такие вопросы и хлопоты?

— Возможно, я излишне щепетилен; с детства приучен к прямоте. Однако есть и деловая сторона вопроса. Видите ли, дело в том, что и Майзели, и Портебали — мои клиенты, — слово «клиенты» Гриша произнес значительно; он давно научился тому, что понятие «клиент» применяется широко и вовсе не звучит оскорбительно. Учась в советской школе, он думал, что клиенты бывают лишь в борделе, а, как оказалось, они есть буквально везде, какую область жизни ни возьми — везде свои клиенты: и в банке, и в страховом обществе, и (разумеется) в искусстве — бароны покупают мои картины. Я связан с ними определенными обязательствами, — прибавил Гриша с достоинством.

— И что из того? Научитесь уважать свой дар, и клиенты почувствуют это.

— Однако — не откажется ли барон фон Майзель покупать мои картины? Я имею в виду, — смущаясь, говорил Гриша, — если мои отношения с Барбарой испортятся? Не повлияет ли это на деловые отношения с бароном? Я хочу сказать, что интересы искусства ставлю выше всего — и на барона я рассчитываю как на покупателя. И на господина де Портебаля я тоже рассчитываю.

— Не понимаю, зачем портить отношения с Барбарой, — Оскар пожал плечами, но Гриша этого видеть не мог. — Полагаю, Барбара с пониманием отнесется к вашим фантазиям. Вы — авангардист мысли, Гриша. Вы — пионер, в хорошем смысле этого слова. Разумеется, барон Майзель и барон Портебаль будут рады поддержать вас. Однако, согласитесь, что всегда лучше стоять на четырех ногах, чем на двух, — снова трубка зашлась сухим смехом, — то, что не купит Алан, приобретет Клавдия.

— Это очень знатная фамилия, да?

— Какая вам разница? Ваш собственный род восходит к Аврааму и наверняка древнее любого европейского.

— Справедливо, — сказал Гриша. Эта мысль доселе не посещала его, но сразу же показалась убедительной.

— Еврейство, — хладнокровно развивал мысль Оскар, — это своего рода дворянство.

— Действительно, — Гриша разволновался.

— Вы вполне могли бы иметь герб.

— Думаете?

— Уверен. Вы ведь не какой-нибудь Алешка Иванов, не так ли? Вы — Гриша Гузкин! Почему у Ротшильдов есть герб, а у вас — нет?

— А Ротшильды — дворяне или нет? — Гриша решил разобраться до конца.

— Такие же, как вы, Гриша. То есть наиболее древние дворяне. Их баронский герб и в малой степени не передает древность их рода. И никакой Монфор им не мог навредить. Вот какие коллекционеры вам нужны.

— Но фон Майзели — тоже древняя семья? — уточнил Гриша осторожно.

— Почтенная фамилия.

— А род Клавдии знатнее, чем Майзели?

— Между графами и баронами такая же разница, как между французами и русскими, — ответил Оскар, смеясь. — Всегда лучше быть графом, чем бароном. Однако важно, какой давности баронство, каково происхождение графского фьофа. Клавдия Тулузская не уступит в знатности ни одному королевскому дому, но денег это, к сожалению, не гарантирует.

— Значит, Майзели богаче?

— Сложно сказать. Сегодня сундуков с алмазами не существует (Гриша хотел было сказать, что это не так, что он сам видел такие сундуки, но удержался). Богатство — это возможности, связи. Например, Клавдия может представить вас своей подруге.

— Подруге?

— Саре Малатеста.

— Итальянка? Княгиня? — полюбопытствовал Гриша.

— Не княгиня, нет. Но из клана Ротшильдов. Малатеста по бывшему мужу. Полагаю, знакомство вам пригодится. Не ленитесь, Гриша — вам предстоит еще многого добиться в этом мире.

— Я не ленюсь.

— Мало нарисовать картину, надо пристроить ее. Монтень говорил, что зритель — соавтор художника.

Говорил подобное Монтень или нет (нечто похожее, кажется, у него все-таки сказано), но последняя фраза оказалась решающей. Гузкин давно понял, что светские отношения — та же работа для актуального художника, что и собственно рисование. Часы, проведенные подле мольберта, могут значить многое, однако еще более значимы часы, проведенные с тарталеткой в одной руке и бокалом шампанского в другой. В этом утверждении нет ни издевки, ни цинизма. Думаешь, говорил Грише его внутренний голос, Пикассо встречался только с теми, с кем хотел? Как же, и не надейся! Куда надо было, туда и шел как миленький. Создать искусство — полдела, вот преподнести искусство обществу — это да! И Монтень, кстати, был того же мнения. К тому же (Гриша успел заметить это) случай, выпадающий в жизни, случайным не бывает никогда: то, что кажется тебе случайным, на самом деле закономерно — надо лишь внимательно следить за жизнью, понять ее законы и не упустить момент, когда она дает тебе шанс. Этот урок преподал ему Ефим Шухман, описывая свои парижские труды и дни. Порой нет сил идти на прием, — так говорил Шухман, — но идти надо. А как же иначе — если ты цивилизованный человек? Коммуникации в современном обществе решают все. Как можно показать неуважение к людям, если они тебя зовут? И потом, если я один раз позволю себе проигнорировать прием, в другой раз могут и не пригласить. И вполне вероятно, что именно в этот следующий раз произойдет такое, что изменит мою судьбу. Помимо прочего, члены цивилизованного общества не одобряют тех, кто упускает свой шанс. Они скажут так: мы дали ему хороший шанс — позвали постоять у нас в гостиной с тарталеткой и шампанским, дали ему возможность встретиться с интересными и нужными людьми, а он не хочет? Ну, знаете, скажут они, такой человек не заслуживает благ демократии и свободы. Скажем, Эжен Махно, вот пример. Одаренный человек, но, между нами говоря, лентяй. Не пришел на обед к Портебалям (а туда не просто получить приглашение, ой как не просто), потом не был на коктейле у Ле Жикизду, не посетил дефиле у Диора. Его уже никуда не зовут! Я говорил ему Эжен, ты сошел с ума! Одним словом, и Оскар, и Шухман, и Монтень, и собственный его внутренний голос убеждали Гришу принять приглашение. Ты же не развлекаться идешь, говорили они хором, но трудиться. Да, именно трудиться, пробивать дорогу своему творчеству. Да, и это тоже входит в обязанности художника и интеллигентного человека. Гриша и сам давно уже понял, что пребывание в цивилизации ежедневный труд. Хорошо им, в московских закоулках: хочешь — валяйся на диване в халате, хочешь — спи после обеда. Есть настроение — пошел в гости, а нет настроения — смотри по телевизору футбол. Но цивилизованный мир такого не потерпит: здесь всегда надо быть в форме, надо соответствовать правилам и расписанию цивилизации. И если тебя зовут в гости, на любовное свидание или в театр — ты должен сжать зубы, но идти. Эти правила только кажутся жесткими. Приучись им следовать, и ты их полюбишь.