Сто полей - Юлия Латынина

Над красным заводом висело знамя: лама, а на ламе тюк с ее собственной шерстью. По утрам туда собирались люди в одеждах монастырских послушников.

Надо сказать, что ремесло ткача всегда было причастно чародейству, а Даттам и вовсе распускал слухи, что Заводы – заколдованное место, что постороннему туда нельзя, как под землю, и что красный глаз на потолке доносит, как люди работают.

Это действовало: были такие, которые отказывались от самоубийства, потому что все равно Даттам разыщет их у свояков в подземном царстве и приведет в амбар обратно.

Только здесь Ванвейлен мог воочию оценить всю страшную мощь храма, и лично Даттама.

Храм возрос еще лет двадцать назад на том, что в стране, лишенной частной собственности, он стал единственной внегосударственной организацией, дававшей деньги в рост и осуществлявшей, благодаря множеству местных храмов, платежи между провинциями. В стране, где скопленное подпольным богачом состояние не переходило по наследству к сыну, храм гарантировал передачу наследства, если и отец, и сын становились монахами. Бывало и так, что храм спасал имущество арестованного, записав его задним числом в монахи.

Здесь, в Варнарайне, после того, как экзарх разрешил все, что можно было разрешить, не плюя прямо в глаза законам Иршахчана, хозяйство храма было организовано с леденящей, пугающей душу четкостью.

Все земли на тысячи шагов вокруг были куплены шакуниками, но эта покупка была произведена столь хитро, что налоги, причитающиеся с владельцев земли, по-прежнему уплачивались старыми хозяевами. Эти-то бывшие хозяева, чтобы взять деньги на уплату налогов за землю, которая больше им не принадлежала, и нанимались работать в храмовые мастерские.

Финансовая мощь храма была огромна. Даже здесь, в Варнарайне, самой надежной монетой были не бумажные деньги империи и не новые золотые, чеканенные Харсомой, а кожаные платежные поручительства храма. Так что храм как бы между делом выполнял роль центрального банка провинции – а теперь государства – Варнарайн.

Здесь, в глубине Даттамова поместья, Ванвейлен видел, каким большим состоянием обладает Даттам и как мало он брезгует средствами в пополнении оного. Даттам был такой человек, и кабана съест, и про муху скажет: тоже мясо. Даттам перекупал ненадежные долговые обязательства у тех заимодавцев, которые уже не могли стребовать их с должников, – к примеру, если должник стал налоговым инспектором или получил восьмой ранг. И иногда Даттам делал из чиновника ручного зверька, а иногда выбивал деньги любыми способами, – рассказывали, что люди Даттама как-то приволокли в усадьбу чиновника девятого ранга, да и подвесили его в подвале на недельку…

Помимо этого, существовали открытия храма и его мастерские, и ни для кого не было секретом, что человеком, сообразившим, что из открытий можно делать деньги, был Даттам. Храмовые мастерские существовали фактически в обход закона, запрещавшего изобретение новых механизмов.

Последняя эпоха повального изобретательства как раз пришлась на начало нынешней династии.

Государи Амар и Иршахчан ценили военные изобретения, сажали изобретателей с собой за стол и ввели математику в число экзаменационных дисциплин. Какие катапульты и баллисты строились в то время! Дробили в пыль каменные стены, за которыми укрывались бунтовщики, повышибали все каменные зубы замкам недовольных сеньоров!

После смерти государя Иршахчана армия была распущена, а императору Меенуну подали доклад, в котором говорилось, что механизмы рождаются от войны и корысти отдельных лиц, а порождают всеобщую леность. В докладе небезосновательно утверждалось, что если крестьянину будет в два раза легче пахать, он не будет в два раза больше сеять, а станет в два раза меньше работать. Каковое обстоятельство приведет к пьянству и ничегонеделанию. Государь Меенун запретил недобросовестные изобретения. В общем и целом доклад был вдохновлен цехами, боявшимися сокращения рабочих мест и падения цен на продукцию. С тех пор государство тщательно блюло равновесие: регламентировав объемы производства каждого пустяка, а также его стоимость, исчисленную в рисовом эквиваленте, оно запрещало цехам производить больше, но в то же время защищало их от конкурентов со стороны.

Глядя со стены усадьбы на огромное озеро со свалявшейся по краям его пеной и с бараками, где жили не то ткачихи, не то проститутки, Ванвейлен, к стыду своему, думал, что государь Меенун был не так уж и неправ.

Удивительно было, однако, что, несмотря на весь свой ум, Даттам совершенно не обращал внимание на вред, наносимый им природе, и, сопоставляя цены, запасы и урожаи по всей империи, не умел сопоставить синюю анилиновую воду и катастрофическое вымирание рыбы в озере; все-таки смирен был еще человек и не смел подумать о масштабах затеянного им насилия над природой.

Даттам прожил в поместье всего один день, в течение которого был осаждаем беспрестанно ходатаями всех девяти рангов, в основном просивших денег, – и на следующий день уехал в город. Ванвейлен просился с Даттамом в столицу, но тот ясно дал понять бывшему королевскому советнику, что здесь – не варварская страна, здесь люди богатые и чиновные обойдутся без чужеземных советчиков. Особенно без Ванвейлена – у того дар соваться в маслобойку.

Перед самым отъездом Даттама в столицу Ванвейлен всадил-таки в его кабинет электронный жучок и поймал обрывок разговора Даттама с приказчиком Миусом. Поймал и ужаснулся: Даттам спешно и тайно, через подставных лиц продавал зерно, медь, все, что угодно, – чтобы получить золото.

Как ни надежны были кожаные обязательства банка, Даттам не мог не предвидеть того, что, в случае паники эти обязательства могут быть предъявлены к оплате все разом, – и что тогда? Общая сумма выданных храмом обязательств превышала общую сумму его золотых запасов в одиннадцать раз.

Несколько меньше, – если считать то золото, которое привезли с собой чужеземцы и которое вообще-то, пока эти люди были живы, должно было быть чужеземцам возвращено.

Кстати – чужеземцев Даттам посоветовал держать довольными и пьяными, чтобы даже бежать не хотелось, и глаз с гостей не спускать.

На следующий день после отъезда Даттама Ванвейлен получил с нарочным письмо от Бредшо, аккуратно распаренное и заклеенное обратно шпионами Даттама. Письмо было написано по-английски, и шпионы вряд ли в нем разобрались. Бредшо излагал свои приключения с того момента, как у него украли передатчик, (о чем Ванвейлен хорошо знал: это он пообещал контрабандисту немедленное съедение) и выражал твердую уверенность в том, что корабль цел и никем не обнаружен.