Сто полей - Юлия Латынина

– Ладно, – громко сказал Клиса. – Колдун ты, конечно, черный, а человек, видать, неплохой.

Люди у кустов расслабились.

– Ну, что стоишь, – сказал Хайша-рогатик, – лучше пособи соль выкопать.

Четверо мужчин раскопали укрывище, выбрали из него мешки с солью, схороненные еще до того, как в Козьем-Гребне разбили военный лагерь, а жена Клисы разложила костер и сварила кашу.

Уставшие работники обсели котелок.

– А что? – спросил синий кафтан, когда между людьми установилось взаимопонимание вместе работавших и евших: – Выгодно ли соляное дело?

– А, – цыкнула жена Клисы, – кормимся, как кабан мухами: брюхо не наполнить, так хоть челюстями помахать.

Клиса грустно и согласно вздохнул. Дело было дрянь. Дело было такое, что и чихнуть головой в мешок недолго, – а что оставалось еще?

– Какая ж прибыль? – обиженно сказал Лух Коротконосый. – Мы ведь не какое-нибудь ворье или торговцы. Торгуем себе в убыток…

Человек недоверчиво кивнул. Лух обиделся.

– Рассуди сам, – сказал он. – Справедливая цена соли – тридцать рисовых ишевиков, а мы продаем по десять. Вот и выходит: меняем вареное на сырое.

Человек засмеялся.

– А государство как – успешно торгует? – спросил он.

Хайша встрял в разговор.

– А государство не торгует, а о подданных заботится, – сказал он. – Государево сердце ведь не выносит, чтоб человек из-за скаредности своей без соли оставался. Стало быть, каждому положено треть шая в год. Стало быть, каждый должен сдать десять шурров риса или десять рисовых бумажек. Опять же – тридцать ишевиков – это цена соли «для стола». А если бы рыбу солить, – то справедливая цена повыше будет.

– Да чего вы человека пугаете, – сказала жена Клисы. – Он, может, к нам пристать хочет. Рассудите: в Варнарайне соли нет, границу закрыли, а мы-то остались. Так что мы теперь будем нарушать справедливую цену в другую сторону.

– А я не буду, – спокойно сказал Хайша и растянулся на траве. – Зачем мне соль? У меня теперь – земля.

И Хайша стал в который раз рассказывать, что случилось две недели назад в его приграничной деревушке на берегу Лоха.

Клиса довольно крякнул, будто в первый раз слышал эту историю, и от избытка чувств прижался к синему кафтану. Знахарь слушал рассказ завороженно. Рука Клисы скользнула за камлотовый воротник к шнурку с путеводным камешком. «Ну, мил человек, не оборачивайся, – мысленно взмолился он, – а то ты так хорошо улыбаешься!» Человек не обернулся.

Хайша вытащил из-за пазухи мешочек и сказал:

– Арбузы буду сажать. Большие, полосатые. У меня из рода в род арбузы сажали. А потом вышел указ, что рис – основное, а арбуз – второстепенное. Вот – семена от отца сохранились. Может, прорастут?

Все промолчали. Потрескивал костер, плескалась в озере вода. Синий кафтан глядел на Хайшу зачарованно.

– А говорят, – осторожно сказал Клиса, – господин Баршарг – истинный потомок Небесных Государей.

– Так, – уверенно поддакнула жена. – Помните, как упал небесный кувшин? Я так сразу и сказала: взрастет справедливость, и нам достанется.

Синий кафтан встрепенулся:

– Какой кувшин?

– Не кувшин, а корчага Суюнь, – недовольно ответил Клиса, – длинная, как кипарис, серебряная, совсем как в лосском храме, только без ручек.

Незнакомец хмыкнул недоверчиво.

– И куда ж она подевалась… вместе со справедливостью?

– А мы ее прикопали, – ответил Клиса. – Вот на том самом месте и прикопали. – И Клиса махнул рукой вниз. – Ты думаешь, это там берег по весне подмыло? А то хлопот от властей не оберешься. Взыщут сначала ручки от корчаги, а потом – остальные недоимки.

Колдун-незнакомец сунулся в горшок с кашей, но тот был пуст.

– И неужто, – равнодушно спросил колдун, с сожалением проводя пальцем по закопченному узору на крышке, – власти так и не дознались?

– Кабы дознались, – фыркнул Клиса, – так я б не с тобой разговаривал, а в общие искупления кайлом государя славил.

Незнакомец помолчал.

– А что ж ты мне все рассказываешь?

– А на тебе, милый человек, написано, что ты сам от властей хоронишься, даром что в посадском кафтане.

– А то, – добавил Хайша, – ты бы не с нами толковал, а с рыбками в озере.

Сверху гнусно закричал селезень. Клиса поднял голову: с наблюдательной сосны катился Нушка-тетерев.

– Лодки, лодки! Солдаты возвращаются, – кричал он, и махал то на лагерные укрепления, то на озеро.

Клиса бросился затаптывать костер. Остальные побежали к воде. Человек в синем кафтане встрепенулся, нырнул в кусты, и тут же оттуда деловито выбежал и зашустрил в траве барсук.

– Мне бы так, – завистливо подумал Клиса, провожая взглядом полосатого оборотня.

Лодка выгребла на середину озера, и Клиса вытащил из-за пазухи путеводный клубочек.

– Теперь ты нам будешь помогать, – ласково сказал он камешку.

В клубочке что-то пискнуло и крякнуло.

– Брось меня, – сказал камень, чуть растягивая гласные, – а то съем.

Клиса в ужасе выпустил варварский амулет. Тот плеснул шелковым шнурком и ушел на дно.

Днем в Козьем-Гребне вновь ставили палисады, а на следующее утро туда явился араван Баршарг.

Оползень под звездным кораблем никто не тревожил. Обрыв зарос волчаником и цепкой рогушкой, сверху навесилась ежевика.

Командир отряда показал аравану недавний костер на берегу и оплетенный подлаз, не закопанный в спешке:

– Контрабандисты, – сказал он. – Соль хоронили. Уже ищем.

Араван, не отвечая, разглядывал ежевичник над оползнем. Он протянул руку и снял с острого шипа лоскуток плотной камлотовой ткани.

– Не найдете, – получите сто соленых розог, – рассеянно протянул он и подцепил чуть подальше еще одну синюю нитку.

– Странно, а мне говорили, что Небесные Кузнецы контрабандой не занимаются. И вообще, что Козий-Гребень – вотчина водяных и щекотушек, и кузнецы туда – ни ногой.

Араван поехал в посад Небесных Кузнецов. Поверх белых челюстей частоколов виднелись черепичные крыши, улица перед каждым домом была чисто выметена, вдоль забора тянулись аккуратные клумбы с цветами. Воистину посад: ни село, ни город.

Араван спешился у огромного вяза, встроенного в забор, провел пальцем по коре. Изнутри забрехала собака. Двенадцать лет назад при штурме посада с этого вяза детская рука пустила в него дротик. Мальчишка попал в коня. Сбоку выскочил мужик и замахнулся копьем, с которого до самой земли свисал узкий шелковый значок Небесного Кузнеца. Двадцатисемилетний араван отпрыгнул было в сторону, но тут кто-то с земли вцепился ему зубами в сапог. От удара расселись кольчужные кольца, копейный значок обмотался вокруг шеи, в правом боку стало тепло и мокро. Потом из-за пазухи зарубленных и повешенных вытаскивали кусочки шелкового ковра с одной жемчужиной. Сам Небесный Кузнец Рехетта раздавал их с порога столичной управы, разрезая узорчатые ковры. Одни объясняли: затем, чтоб от всего у всех было поровну, другие объясняли: каждый кусочек колдует так же хорошо, как сам Рехетта.