Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Питер Гуральник

дважды поцеловала Элвиса по просьбе фотографов (и раз пять от себя), а когда поезд отошел от перрона, разрыдалась, и миссис Пресли обняла ее. Супруги Пресли и Анита вышли из здания вокзала рука об руку и направились к «Кадиллаку». За ними следовал Трэвис — тоже со слезами на глазах».

А затем все разъехались. Аните, в прошлый четверг вышедшей в финал конкурса «Охота за звездой Голливуда со Среднего запада», предстояло отправиться в Новый Орлеан для участия в конкурсе финалисток, победа в котором гарантировала небольшую роль в кино. Элвис пообещал ей держать пальцы скрещенными, а сам не мог дождаться начала гастролей. Промоутером тура был австралиец Ли Гордон, который прошлым летом организовывал его гастроли на Северо–Востоке и всячески подбивал Полковника Паркера — пока что без особого успеха — решиться на турне по Австралии. У Джерри Лебера и Майка Стоуллера все было готово к началу работы в голливудской студии. На запись была приглашена специально прилетевшая для этого сопрано Милли Киркхем, отлично проявившая себя по работе в Нэшвилле с The Jordanaires и чей бэк–вокал так понравился Элвису на пластинке Джимми «Си» Ньюмена. Призывная комиссия в последнее время его не беспокоила, хотя в газетах каждый день и появлялись всевозможные слухи — мол, может быть, все образуется, может быть, все уладит Полковник — да и вообще, неужели правительству так легко отказаться от миллионов долларов налога?

Турне прошло так, как и было запланировано. Чуть ли не в каждом городе его выступления собирали толпы фанатов, но, как обычно, охрана свое дело знала, и Элвис наслаждался, дразня толпу вызывающим танцем, падая на пол и корчась на сцене — иногда в обнимку с собачкой Ниппером, символом RCA. «Толстый женоподобный молодой человек с длинными волосами — как выяснилось позже, из окружения Пресли, — казалось, полностью погруженный в транс, извивался всем телом и не переставая кричал: «Да, чувак, да, да, чувак!!!» — описывала концерт газета Takoma News Tribune. «Я растворился в своем пении, — сказал Элвис на пресс–конференции. — Может быть, это из–за того, что раньше увлекался госпелами. После концерта я чувствую себя вымотанным». Его первой любовью были «старые негритянские спиричуэле», заявил он на пресс–конференции в Ванкувере и с гордостью добавил: «Я знаю практически все религиозные песни».

Каждое выступление он заканчивал «Hound Dog», которую представлял со сцены как «национальный гимн Элвиса Пресли». Полковник, никогда не упускавший малейшей возможности заработать, продал почти столько же значков с надписью: «Я ненавижу Элвиса!», сколько и с надписью: «Я люблю Элвиса!» Но когда в Ванкувере небольшая группа конной полиции не сумела сдержать почти 25-тысячную толпу на стадионе «Эмпайр», он, впервые резко протестовавший против забитой зрителями аудитории — с конной полицией или без оной, — был вынужден активно вмешаться.

«Полковник выбежал на сцену и утащил Элвиса за кулисы, — рассказывал Джордж Клайн, — и тогда конферансье сказал: «Либо вы сядете на свои места, либо концерт будет прекращен». Тем временем Полковник обрабатывал Элвиса: «Мальчик мой, не дразни эту толпу. Они все с ума посходили!» А если Элвису попытаться что–то запретить, то это самый верный способ заставить его поступить с точностью до наоборот. И первое, что он сделал, так это затянул свое: Вээээээээ–ллл! А к тому времени туда подтянулось еще пятьдесят тысяч человек! И Полковник выбежал снова — я впервые видел его на сцене, — он был вне себя от бешенства и примчался защищать свое имущество. «О'кей, — прорычал он в микрофон, — вы можете остаться на поле, если будете вести себя как следует и не разнесете сцену. В противном случае мистер Пресли выступать не будет». Потом обернулся к Элвису: «Элвис, прошу тебя, сделай сегодня не час, а лишь полчаса». Однако Элвис отработал сорок или сорок пять минут, и последнее, что мы увидели перед уходом, — это как переворачивается сцена: ноты летают в воздухе, зрители хватают микрофонные стойки, инструменты, барабанные палочки, все, до чего могут дотянуться. Короче, вечерок выдался не из приятных».

«В наш город приехала банда!» — объявила газета «Ванкувер провинс». Здесь нет ничего, кроме «притянутого секса», писала музыкальный критик газеты доктор Ида Халперн. Уровень исполнения «не дотягивает даже до уровня обыкновенной непристойности: это всего лишь надуманная и нездоровая эксплуатация энтузиазма молодого тела и духа». Тем временем Элвису позвонила Анита и сама не своя от радости сообщила, что победила на конкурсе талантов в Новом Орлеане и на следующей неделе присоединится к нему в Голливуде. Тот поздравил ее с успехом и обещал показать ей город.

Запись прошла довольно удачно. Стива Шоулза повысили до главы репертуарного отдела, и, хотя об этом еще не было объявлено официально, он и Баллок праздновали. Впрочем, это не ничуть не мешало Полковнику по любому поводу отпускать в его адрес едкие шуточки. Поскольку главной задачей нынешней сессии было записать альбом к Рождеству, Элвис предложил создать в студии праздничное, рождественское настроение, и Шоулз, недолго думая, установил в студии настоящую елку, под которой были разложены подарки. Элвис никогда не был доволен тем, как у него получилась «Treat Me Nice» для фильма, поэтому перепел ее заново. Затем настал черед «Don't» — баллады, написанной в июне специально для него Джерри и Майком, а также великолепной версии «Му Wish Come True» Айвори Джо Хантера, во время записи которой Элвис заставил The Jordanaires копировать вокальную манеру The Statesmen, особенно привычку Джейка Хесса четко произносить слово по слогам. Фредди попытался подсунуть ему песню, которую тот отверг в январе, надеясь, что Элвис ее уже забыл, однако тот, прослушав первые восемь тактов, только пожал плечами: «Я уже слышал эту песню раньше, и сейчас она нравится мне не больше, чем тогда».

Они записали ряд рождественских стандартов, в том числе и восстановленную в первоначальной аранжировке (двухлетней давности) песню группы The Drifters «White Christmas» и номер Эрнста Табба в стиле кантри — «Blue Christmas». В первой песне Элвис добивался от Милли Киркхэм такого же тембра, который она продемонстрировала в «Gone» Ферлина Хаски, и ей пришлось пустить в ход свое сопрано облигато. «Это было ужасно, — вспоминала Киркхэм, бывшая в тот момент на шестом месяце беременности. — В этом было даже что–то смешное. Этого делать не стоило, и с каждым дублем это выглядело все смешнее, но ему понравилось. И хотя он был сверхпопулярной звездой, работать с ним было приятно. Он был очень вежлив со всеми, особенно со мной. Стоило мне войти