Стая (СИ) - Оксана Сергеева

Она храбрилась. Отчаянно храбрилась, стараясь унять дрожь в теле. Выходило плохо.

Он, наверное, специально местом для разговора выбрал кабинет: чтобы Юля чувствовала себя словно провинившаяся подчиненная, а не дочь. У него почти получилось. Но только почти. Потому что после стольких часов переживаний, после гинеколога-мужчины… уже было практически все равно, что он скажет. Будет ли буйствовать, орать на нее или даже ударит. Все равно!

Отец сидел за столом. Выглядел он сосредоточенно и познавающе, будто готовился выслушать долгий научный доклад. Но на долгие разговоры Юля не рассчитывала, вялой шаркающей походкой приблизилась к нему, бросила на стол клочок бумаги, плюхнулась в кресло. И почему-то тут же разъедающей кислотой к горлу подступила изжога. Абсурдность ситуации каменной тяжестью ложилась на плечи. Сам факт того, что она трясется от страха перед родным отцом, предъявляя ему справку от врача о том, что она девственница, вводил в истерику.

— Что это?

Юля не ответила, не без тайного удовольствия пронаблюдав тихое удивление на отцовском лице, когда он прочитал написанное на листке. Но удовольствие то оказалось слишком мало, чтобы компенсировать унизительность всей ситуации.

Воцарившееся тягостное молчание говорило лишь о том, что отец подбирает другие слова. И это уже хорошо. А собирался, наверное, пообещать ей конец света и геенну огненную.

— И давно… это у вас?

Вот уж на этот вопрос она точно отвечать не будет. И так уже нарушила обещание: не сидела тихо, не дергаясь, как просил Денис.

— Какая разница? — чуть насупившись.

— Мне спросить еще раз, чтобы ты поняла мой вопрос? — Губы сжимались спокойно.

— Буду вынуждена повториться. — Начало потряхивать. Но Юля распрямилась к кресле, подтянулась, будто нагоняя годы жизни и сантиметры роста. — Это имеет какое-то значение?

— Это имеет огромное значение. Мне интересно, как долго ты обманывала меня.

Последние слова неприятно резанули. Легонько полоснули по совести.

— Я тебе ничего не скажу. Что ты сделаешь? Запрешь меня в комнате и посадишь на хлеб и воду? Лишишь карманных денег? Если да, то считай, что я уже напугана до смерти.

— Это для тебя немало. В нашем мире вещи ценятся намного дороже, чем движения души. Ты еще в этом убедишься, я тебе обещаю, — холодно улыбнулся.

Не поняла, что отец имел ввиду, но возникло чувство, что попал он метко, по-снайперски, в самую болевую точку. И сейчас от ее ответа зависел весь тон дальнейшего разговора. Но Юля не знала, что ответить. Тишина росла, расползалась, разрасталась.

— Не трогай его, папа. Пожалуйста.

— Почему? — сразу спросил отец и шевельнулся. Впервые за минуты разговора. И его резкое движение руки невольно напугало. Юля даже вздрогнула.

— Потому что мы ни сделали ничего дурного.

Это матери можно объяснить, что с Денисом все у них по любви, по-настоящему. Но как это объяснить отцу? Какие подобрать слова?

— Ты за моей спиной завела интрижку с одним из моих работников и считаешь, что в этом нет ничего дурного?! — вскричал отец.

Выдержка Юли пошатнулась окончательно. Кровь ударила в щеки.

— Папа, хорошо! Я не больше буду с ним встречаться и уеду хоть на Антарктиду! Только не трогайего! — Сама не знала, как выполнить это обещание, но готова хоть к черту на рога усесться, лишь бы их с Денисом оставили в покое.

Привалившись к широкому подлокотнику кресла, небрежным, но беззащитным жестом прикрыла глаза, скрывая слезы. Отец подошел к ней и приподнял ее лицо за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Мало ему было справки от гинеколога, мало ее страха, который он, бесспорно, чувствовал, — ему нужно обязательно видеть ее слезы. Кажется, в этот момент она начала его ненавидеть.

— Он тебя не боится, — нервный смешок сквозь слезы, — Я боюсь, а он — нет. Я теперь это точно знаю…

— Иди к себе, — отпустил ее подбородок и скользнул мягким гладящим жестом по волосам.

— Папа…

— Иди к себе, — жестче сказал он, прерывая зародившуюся на языке дочери просьбу.

— Шаур-Шаур… — осуждающе вздохнул Монахов и со звонким щелчком загнал шар в лузу. Взгляд его не отрывался от бильярдного стола. Медленно он обошел кругом и остановился, оценивающе глядя на белые шары, разбросанные по зеленому сукну. Привычно так глянул — с прищуром. Примечая следующие ходы, задумчиво потер гладко выбритый подбородок.

Сегодня Монахов не попросил составить ему компанию как раньше. Леность движений не могла обмануть Шаурина, он знал, по какой причине его сюда привели. Единственное, в чем был точно уверен: его не убьют именно сегодня. Точно не сегодня. Это было бы слишком просто, иначе уже отправили бы на тот свет.

Смысла открывать сейчас рот и оправдываться не видел. Не для того Монахов его позвал.

Карп, сука… Сильно уж ухмылялся, когда увидел его сейчас во дворе. Монахов всегда держал их с Карповым на расстоянии друг от друга, словно псов на цепи. Но когда-нибудь эти цепи порвутся, и только сам черт знает, кто из них двоих в живых останется.

Еще пара звонких ударов кием. И такая же звонкая тишина в бильярдной, что уже ухо резало, и ее впору было чем-нибудь разорвать. В комнате только несколько широких, низко висящих над столом абажуров, рассеивали яркий свет. Ужасно раздражало, что за чертой желтого круга трудно разглядеть лицо собеседника и приходилось только догадываться о выражении лица. Хотя в эмоциональном состоянии Монахова сейчас трудно обмануться — он в тихой ярости.

Сергей Владимирович точными размеренными движениями то и дело натирал кончик кия мелком, тщательно выбирая очередную позицию. Он всегда играл по правилам, действуя продуманно и с холодной расчетливостью. Начиная с расстановки шаров в пирамиде. И кий всегда собирал сам. Никому не доверял. Деревянная резьба такая хрупкая. Одно неверное движение и все насмарку. Сломается.

Да, Монах любил правила, особенно, установленные им самим. И жестоко наказывал тех, кто их нарушал. Шаурин нарушил. Теперь придется расплатиться.

Недалеко у двери к стене прилипли четыре амбала. Шестерки. Новенькие. Вероятно, из дачных охранников. Хорошо. Если сегодня кто-то и будет считать ему кости, то пусть это будет не Карпов. Шаурин внутренне напрягся, неосознанно готовясь к самообороне, хотя знал, что сопротивляться не будет. Да и не сможет. Эти четыре машины для убийства заломают любого, даже его.

По привычке внутренним взглядом он прошелся по карманам: только пачка сигарет, зажигалка и ключи от машины (ни оружия, ни даже ножа с собой не было). Машинальное действие — выработанная годами привычка в любой ситуации оценить свои силы. Паранойя, которая останется с ним на всю жизнь.