Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

   — Дура! — выкрикнул Распутин. — Хотя бы бутылку вытерла!

По стенке он сполз на пол, приладил к донышку бутылки сложенное в несколько раз полотенце.

Услышал, как в прихожей задребезжал звонок, напрягся, опрокидываясь спиной на пол и прижимаясь к нему.

   — Кто это?

А вдруг его убивать пришли? Пожалел, что в доме нет Симановича, скривил рот. Звонок в прихожей повторился — настырный, хриплый, недобрый. Дуняшка звонко прошлёпала по полу к двери.

   — Дуняш, ты вначале спроси, кто там, а потом открывай, — просипел Распутин. — Поняла?

Он забыл о том, что внизу находятся филёры, которые всякого идущего подробно допрашивают, кто он и куда идёт, и если направляется к Распутину, то зачем, — и вряд ли филёры пустят в квартиру убийц с бомбой, — у него всё вылетело из головы, во рту прочно поселился крепкий навозный вкус, и навозом здорово пахло кругом, в ушах звенело, затылок наполнился чугунной тяжестью.

«Племяшка» без всяких расспросов открыла дверь, в прихожей раздался женский щебет, и Распутин облегчённо вздохнул: это не убийцы!

Через минуту в комнату заглянула раскрасневшаяся с мороза, красиво и дорого одетая Галина с сияющими глазами и ликующей улыбкой.

   — А, малоросска! — обрадованно проговорил Распутин. — Давненько я тебя не видел. Пропала чего-то.

   — В Харькове была, Григорий Ефимович, два дня всего, как вернулась.

   — И что там, в Харькове?

   — Там всё в порядке, не то что в Петрограде... Тут мимо солдат пройти нельзя, обязательно норовят юбку задрать.

   — А ты по мордасам!

   — Как же по мордасам, когда у них ружья? А вдруг выстрелят?

   — Охо-хо, надоела эта война... Говорю, говорю нашему папе: немца не перебороть, он сильнее, пора кончать войну, а папа не слушается, ведёт себя как маленький.

   — Маленький, да удаленький, — громко и весело засмеялась Галина. — Нутрячок называется.

   — Ложись рядом со мною, — Распутин хлопнул рукой по полу, — по-моему, в тебя бес проник, пока ты отсутствовала.

   — Бес не бес, а кто-нибудь, может, и проник. Нутрячок! — Галина снова засмеялась.

   — Ложись, кому говорю! — сказал Распутин и вторично хлопнул ладонью по прохладному, плохо подметённому полу.

   — Странно как-то, пришла в гости, а мне сразу: ложись на пол! Может, я его вначале подмету?

   — Не надо! Всё тут естественно, всё от Бога, и грязь, она тоже от Бога. Она кому-то нужна, а раз нужна, то, значит, Он её и создал. Эта грязь святая, не пристаёт. — Распутин приподнялся, вновь наложил на донышко полотенце и с кряканьем, будто рубил дерево, ударил кулаком. Вторая пробка оказалась слабее первой, вылетела с тугим влажным звуком, мадера густой душистой струёй выплеснулась на пол.

Распутин ахнул, распластался на полу, зачмокал губами, слизывая разлившееся вино.

Галина, не выдержав, захохотала.

   — Это надо же! — переведя дыхание, огорчённо воскликнул Распутин. — Вот невезуха — такое вино разлил! — Кончив схлёбывать мадеру с пола, приподнял голову и зло, снизу вверх посмотрел на Галину. — Бес в тебе сидит. Ай какой здоровый бес в тебя забрался! Если я сейчас не выгоню его, он тебя очень скоро в больницу отправит.

   — Лечить, значит, собрался, Григорий Ефимович? — не прерывая звонкого заразительного смеха, поинтересовалась Галина. — О здоровье моём печёшься?

   — Пекусь!

   — Лечить собрался?

   — Собрался.

   — А если завтра?

   — Завтра может быть поздно, завтра бес может съесть тебя всю целиком, понятно? Ложись! — Распутин вновь громко ударил ладонью по полу. — Кому сказали!

Он так глянул на Галину, такой таинственный огонь засверкал у него в глазах, что малоросска неожиданно потускнела и сникла, на лице её появилась покорность, рот обвял, сделался менее ярким, и она послушно опустилась на пол рядом со «старцем».

Тот зарычал задушенно, страстно, пьяно, ухватил Галину за плечи, повернул к себе, прошептал яростно:

   — Ты чего не подчиняешься?

   — Разве я не подчиняюсь? — так же шёпотом, покорно и глухо спросила Галина, и Распутин, не отвечая, жарко дыша, начал сдирать с неё одежду.

   — Поаккуратнее, пожалуйста, — попросила малоросска. — Может, я сама её сниму?

   — Нет, я сам, сам, сам, — упорно забубнил Распутин, путаясь в складках женской одежды, в «титишниках», стаскивая с упругих сильных ног чересчур плотные панталоны, потом ещё что-то, наваливаясь на малоросску всем своим корявым напружинившимся телом, бормоча что-то смятым шёпотом, чувствуя, как мышцам и костям его становится горячо.

А потом он отдыхал, придавив спиной, нарядной своей рубахой густое винное пятно, которое не схлебнул до конца, думая о чём-то постороннем и вяло поводя рукой по влажной голове. Спросил равнодушно, заранее зная ответ:

   — Ты Соньку Лунц знаешь?

   — Нет.

   — Смотри не встречайся с ней. Она может тебе все глаза выцарапать...

   — Кто она такая, Сонька Лунц?

   — Есть одна красивая дама. Иногда греет мою постель. Ты знаешь, как плохо залезать в холодную ненагретую постель?

Малоросска передёрнула плечами.

   — Хуже не бывает!

   — Вот она и греет мою постель, чтобы я не простудился. Огонь!

Косо глянув на Распутина, Галина усмехнулась с неожиданной тоской:

   — Постыдились бы, Григорий Ефимович! Неудобно!

   — Неудобно только с печки в штаны прыгать, можно промахнуться. Всё остальное удобно. — Распутин приподнялся, нашёл в вечернем сумраке бутылку, отпил от неё немного, протянул малоросске: — Присоединяйся!

   — Из горлышка?

   — А чего тут такого? Конечно, из горлышка. Как в гимназии, на выпускном балу.

   — У меня отец — дворянин.

   — Ну и что? Я к дворянам хорошо отношусь. Среди них есть нормальные люди, а есть дерьмо.

   — Мой отец — нормальный человек.

   — А мать?

   — Она — недворянского происхождения.

   — Пей, кому говорят! — Распутин ткнул бутылку Галине.

Та глянула «старцу» прямо в глаза, обожглась о них — слишком много огня плескалось в пронзительно светлом пивном взгляде Распутина, покорилась, взяла бутылку, сделала несколько крупных глотков, с фырканьем откинула голову назад.

   — Не надо только допекать меня какой-то Сонькой, а то я ей глаза выцарапаю. Нет, я их выдавлю пальцами, как сливы. — Галина выбросила перед собой руку, растопырила пальцы, будто когти, — Глаза запросто выдавливаются из глазниц: пальцем ковырнул, поддёрнул сильнее — и глаз уже лежит на ладони.

   — Тьфу! — отплюнулся Распутин и неожиданно хрипло, незнакомо рассмеялся. — А ведь тебе, голубая душа, печёные пятки, чего-то от меня надо!