Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

   — По фронту знаю: избавиться от трупа, чтобы не осталось следов, — задача чрезвычайно сложная, — сказал Пуришкевич.

...Совещались они больше часа, в следующий раз договорились собраться в санитарном поезде Пуришкевича, стоящем на запасных путях Варшавского вокзала, и разговор посвятить двум вопросам: как оторваться от филёров и куда деть тело Распутина?

Поезд Пуришкевича, затемнённый, с запертыми на замки вагонами — только в двух вагонах теплился свет: в спальном, где жили Пуришкевич и Лазоверт, и в библиотечном — стоял в тупике на заснеженных рельсах. Из шпеньков труб, украшавших вагоны будто перископы, шёл длинный ровный дым, устремлялся высоко в небо, растворялся там среди далёких колючих звёзд.

В запертых вагонах тоже поддерживалось тепло, специальный дежурный ходил по поезду, попадая из вагона в вагон через кондукторские площадки, швырял уголь в разогретые зевы печек.

Пуришкевич оставил в поезде только дежурного истопника, всех остальных отпустил домой. Ожидая гостей, он прошёл в библиотечный вагон, взял в руки с полки томик любимого Горация, но читать не стал, задумался. Встреча была намечена на позднее время — на десять часов вечера. Достал из кармана крупный серебряный «лонжин», щёлкнул крышкой, посмотрел на циферблат и, поморщившись, убрал обратно.

Человек по характеру нетерпеливый, он не любил ждать.

Гости появились ровно в десять вечера — приехали на щегольском длинном автомобиле Дмитрия Павловича, — разгорячённые ездой, раскрасневшиеся, шумные, они с громким говором и смехом уселись за стол.

Пока Пуришкевич занимался чаем — он любил это делать сам, Юсупов достал из кармана пробирку, наполненную светлой, с лёгким охристым оттенком жидкостью, показал собравшимся:

   — Как вы думаете, что это?

Великий князь неопределённо приподнял одно плечо, Пуришкевич, занятый чаем, промолчал, а Лазоверт определил безошибочно:

   — Цианистый калий.

   — Точно! Разведённый цианистый калий. Вот что значит врач! — Юсупов сделал полупоклон в сторону Лазоверта. — Этой отравы хватит, чтобы отправить на тот свет не только разбойника Распутина, а и всю Гороховую улицу, на которой он живёт. Вместе со всеми шпиками. — Юсупов взболтнул склянку, поглядел на свет и спрятал в карман.

   — А мне кажется, этой пробиркой не обойдёмся, — мрачно заметил Пуришкевич, — будет стрельба. Я более верю раскалённому железу, чем цианистому калию.

   — Вы с ума сошли, Владимир Митрофанович! Какая стрельба? — воскликнул Юсупов. — По ту сторону Мойки, как раз напротив моего дворца, находится полицейский участок, стрельбу там мигом засекут и... Вы понимаете, что произойдёт?

   — Если стрелять в подвале, то в околотке вряд ли что услышат. Револьвер всегда был надёжнее яда.

   — Нет, нет и ещё раз нет! — Юсупов энергично мотнул головой. — Нас тогда императрица сгноит в Сибири!

   — Если узнает, то сгноит. Но она не должна об этом узнать, — без улыбки произнёс Пуришкевич. — Предлагаю, господа, вернуться к тому, чем мы закончили прошлую встречу: как оторваться от шпиков и куда деть труп?

   — От шпиков мы оторвёмся просто, это я беру на себя, — сказал Юсупов. — Как мы и договорились, я передам Распутину просьбу графини: она, во-первых, боится, что кто-то засечёт, как он придёт на свидание, поэтому — никаких филёров, а во-вторых, свидание должно состояться поздно. Графиня побаивается моих домашних, — Юсупов взял чай в серебряном подстаканнике, который поставил перед ним Пуришкевич, отпил немного, подумал, не сообщить ли сейчас собравшимся имени графини, чтобы поставить все точки над «i», и едва приметно покачал головой — нет, ещё не время...

   — Вы уверены, князь, что шпики ничего не пронюхают и не потащатся за ним?

   — Я сделаю всё, чтобы они не потащились.

   — Распутин вам доверяет?

Юсупов вспомнил сомневающийся тон Распутина во время последней встречи, улыбнулся и ответил коротко:

   — Доверяет!

   — Теперь о трупе. Куда мы денем обезьяну, когда она хлебнёт цианистого калия? — спросил великий князь.

   — Я по-прежнему не исключаю револьвер, — сказал Пуришкевич.

   — Упрямый человек! — укоризненно произнёс Юсупов. — Вам что, своей головы не жалко?

Пуришкевич усмехнулся:

   — Все мы тут хорошо и много говорили о России. Так вот, ради России мне действительно не жалко головы. Не сочтите это за красивость. Это от души.

   — Вернёмся к трупу, — произнёс великий князь упрямо. — Самое лучшее, как мы уже говорили, — сбросить окаянного в воду. Для того чтобы его надёжно утопить, нужны верёвки, а ещё лучше — цепи, поскольку верёвки обладают способностью быстро сгнивать, а ещё — гири, не то ведь эта собака может очень быстро всплыть.

   — М-да, по «мадерце» соскучится и потянется из водных глубин к людям, — подтвердил Юсупов.

   — Но как его сбросить в воду? — хмуро полюбопытствовал практичный Пуришкевич. — Все каналы находятся подо льдом, Маркизова Лужа, Балтика наша и та уже находится подо льдом. Морозы трещат сибирские. Как на родине нашего... клиента.

   — Всё равно на каналах кое-где есть проруби. Их надо искать. Не может быть, чтобы на каналах их не было!

Заседание продолжалось два часа. На прощание Пуришкевич предложил собравшимся:

   — Господа, не отведать ли нам по стопке хорошего греческого коньяка? «Метакса», семь звёздочек.

   — Не откажусь, — оживился великий князь. — Грешен, «Метаксу» люблю.

Пуришкевич достал из отделанного узорчатой бронзовой полоской шкафчика — шкафчик был прикреплён к стене, в вагоне всё было сделано как на военном корабле, всё привинчено, закреплено, чтобы на ходу не вываливались ни ёмкости, ни «шанцевый инструмент», — длинноголовую изящную бутылку, ловко вскрыл. Дивный крепкий запах распространился по библиотечному салону.

Великий князь не выдержал, повёл носом и воскликнул по-французски:

   — Прелесть!

Разлив коньяк, Пуришкевич поднял свою стопку:

   — За успех нашего общего дела!

Юсупов, выпив коньяк, замер на мгновение, прислушался к чему-то внутри, к вкусу, оставшемуся во рту, одобрительно наклонил голову:

   — Отменный напиток!

Пуришкевич отогнул занавеску, вгляделся в тёмное заснеженное пространство за стеклом: на железнодорожных путях было пусто, стыло, темно — ни единого огонька, пустота и одиночество не замедлили просочиться в душу, и он поспешно задёрнул занавеску.

   — Разбойная ночь!

   — Вы, господа, верите в сны? — неожиданно спросил собравшихся Юсупов.

   — Я — верю, — сказал великий князь.