ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов

- Пока мы не вырвемся из сегодняшних трудностей, недовольных будет предостаточно, и желающих воду мутить тоже найдется немало, - что поделаешь, такова реальность. - Тут не воздевать очи горе нужно, а тащить наше дело вперед, несмотря ни на что.

- Да знаю я! - досадливо машет рукой комсомольский вожак. - Только у многих эти трудности вызывают желание шашку наголо и на прорыв, не считаясь ни с чем. Нахрапом хотят из нынешних затруднений выскочить.

- И много таких?

- Хватает. И мнится мне, товарищ Зиновьев как раз публику такого сорта и рассчитывает за собой повести. Но если так, не того они себе вождя выбрали, не того. Зиновьев о трудности лоб расшибет, и сбежит, а эти недоумки останутся у разбитого корыта, - рубанул Щацкин, не стесняясь.

- Нам только очередной партийной бузы не хватает! - восклицаю в сердцах. - Как бы ее плоды слишком горькими не оказались.

- Вот, и я том же, - невесело бросил Шацкин, и на сем мы прекратили политические дебаты, перейдя к чаепитию.

Глава 51. Зиновьев, грузинский чай, старатели, сухой закон…

Май принес с собой множество новостей. С 13 по 20 мая в Большом театре прошел III Всесоюзный съезд Советов, на котором были приняты вполне предсказуемые решения, предопределенные апрельским (1925 года) Пленумом ЦК РКП(б). Ведь на нем задачей партии был провозглашен "подъем и восстановление всей массы крестьянских хозяйств на основе дальнейшего развертывания товарного оборота страны". Теперь же было законодательно закреплено разрешение наемного труда на селе, разрешение аренды земли, объявлено о политике снижения цен на сельхозмашины и о расширении кредита для крестьянских хозяйств. Понятно, что последние два пункта практически касались в основном крепких, зажиточных крестьян.

Кивая именно на эти решения, Зиновьев и его приверженцы пустили шепоток о "недооценке кулацкой опасности".

Другой новостью (впрочем, тоже мною ожидаемой) стала публикация в конце мая в Известиях ЦК РКП N19-20 постановления Оргбюро ЦК еще от 13 апреля "О работе производственных совещаний и производственных конференций". Хотя я совершенно не помнил текста этого постановления по своей прошлой жизни, но оно явно несло на себе отпечаток изменившегося хода истории. В известной мне реальности в этом документе не могло быть и речи об обязательном участии в производственных совещаниях руководителей хозрасчетных бригад, о формировании постоянно работающего актива совещаний в виде рабочих комитетов качества и рационализации производства. Ведь ни хозрасчетных бригад (во всяком случае, до 1929 года), ни рабочих комитетов качества и рационализации производства в той реальности просто не было. Сдается, что и детально расписанный порядок учета и контроля реализации предложений этих совещаний тоже стал новинкой.

Хотя текст постановления попал мне в руки только вместе с номером Известий ЦК РКП(б), о решении Оргбюро я знал уже давно, да и члены и кандидаты в члены Оргбюро, проталкивающие именно эти, заинтересовавшие меня пункты, были мне известны. Тут, прежде всего, поработал Феликс Эдмундович, и, кроме него, приложили руку секретарь ВЦСПС Догадов и нынешний руководитель комсомола Николай Чаплин.

Казалось бы, все идет своим чередом. Но с каждым днем меня одолевали все более и более тревожные предчувствия. Было очень похоже, что противостояние большинства партийного руководства и растущей "новой оппозиции" может принять совсем иной характер и иные масштабы, чем было известно мне по прошлой жизни. Поскольку тут пока не произошло окончательной консолидации партийного большинства вокруг Сталина, и оказалась размыта начавшаяся было складываться система жесткой централизации назначения партийных руководителей, это многое меняло.

Местная партийная номенклатура получила возможность, лавируя между партийными лидерами в Москве и Ленинграде, оказывать серьезное влияние на назначение секретарей губернских парторганизаций. И теперь разногласия в партийной верхушке казались многим местным товарищам хорошим поводом, чтобы выторговать для себя еще немалую толику независимости от Центра. Часть из них была готова сделать ставку на Зиновьева, именно потому, что при нем, как амбициозном, но слабом лидере, можно было надеяться на реальное расширение самостоятельности местных комитетов партии.

Перспектива подобного развития событий заставляла меня насторожиться. Формирование оппозиции без внятной практической программы, способной объединить в своих рядах людей с самыми разными взглядами, сплоченных лишь общим недовольством нынешним балансом сил в партийном руководстве, совсем не радовало. А ведь и я сам приложил руку к возникновению этой ситуации, спровоцировав склоку в Политбюро, ликвидацию поста генсека ЦК (по принципу: "так не доставайся же ты никому!") и образование неустойчивого баланса сил в Оргбюро и Секретариате.

Победа зиновьевской фракции меня не устраивала категорически. Но вероятность ее, в отличие от моей истории, была совсем не нулевая. Чисто аппаратным путем изолировать внушительную толпу недовольных, собирающуюся вокруг Зиновьева и Каменева, здесь было невозможно. Значит? Значит, надо сработать в пользу Сталина - раз он не может победить чисто аппаратным путем, ему придется переигрывать соперников политически, предлагая более внятную и отвечающую интересам партийного большинства не только стратегию, но и конкретную программу развития страны. Вот тут и надо подсуетиться, чтобы эта программа позволила избежать ряда промахов, допущенных в известной мне истории.

Однако… Ведь победа Сталина приведет к тому, что он начнет додавливать оппозицию, а тогда под горячую руку наши партийные боссы и всех недовольных, выступающих с критикой, будут записывать в оппозиционеры и изгонять из партии. Проходили уже, знаем. Можно ли избежать такого развития событий? А не подбросить ли большинству лозунг развития критики и самокритики на четыре года раньше, чем это было в известной мне истории? Теперь, когда еще не произошла жесткая централизация партийной иерархии, этот лозунг позволит, пожалуй, избежать хотя бы крайностей в зажиме любой и всяческой критики.

В общем, несмотря на мои личные антипатии к Сталину, помогать придется именно ему, а заодно попробовать подвинуть его немного на иной путь борьбы за власть, нежели тот, что был избран им в моей истории.

Можно, наверное, и еще что-нибудь придумать. Мне очень хотелось оторвать от оппозиции людей, которые способны принести пользу, оставаясь в руководящей верхушке. При всех его заскоках Сокольников, в качестве Цербера, стерегущего сбалансированный бюджет, пригодится как противоядие против загибщиков, жаждущих запустить печатный станок Гознака на полную мощность. Да и Крупскую убрать из этой компании не помешает. Если она сохранит пост секретаря ЦК, то с ее помощью пробить необходимые перемены в вузах, в школе, и в системе низшего и среднего профессионального образования будет проще. Заодно это ослабит ударную силу оппозиции.

Но как эти, поистине наполеоновские замыслы воплотить в жизнь? Тут уж выбирать особо не из чего. Выйти на верхний эшелон партийного руководства я могу только через двух людей - Дзержинского и Троцкого. Троцкий, пожалуй, отпадает - в Политбюро к нему относятся настороженно, да и сам Троцкий мою попытку повлиять на схватку верхов будет воспринимать с подозрением. А вот Дзержинский, если подать ему свои замыслы как чисто хозяйственную программу, позволяющую утереть нос оппозиции, вполне может и проникнуться, и поддержать.

Опять надо садиться и писать - лаконично, ясно, по существу…

Однако что-то мешало мне устроиться поудобнее за письменным столом, взять в руки привычную самописку и, положив перед собой чистые листы бумаги, начать. Уж не обещание ли, данное жене, не ввязываться в большую политику - во всяком случае, не поставив ее в известность? Само по себе доверие между нами настолько ценно, что малейшая угроза его разрушить пугает меня всерьез. Да собственно, что я теряю, посоветовавшись с Лидой? Работа в ЧК и в секретной части ГУВП дает достаточно оснований полагаться на ее умение хранить тайну. Разговор же с ней может быть полезен - глядишь, и сам лучше понимать стану, что хотел сказать.

Вернувшись вместе с женой домой, на Гнездниковский (у себя в Малом Левшинском бываю все реже и реже…), мы первым делом устраиваем ужин. И только закончив мытье посуды, решаюсь приступить к непростому разговору:

- Лида, я тебе обещал, что не буду соваться в политику? Во всяком случае, не посоветовавшись предварительно с тобой. Кажется, сейчас именно такая необходимость и настала.

- Ты что, предвидишь впереди какие-то серьезные неприятности? - в любимых глазах появилась тревога. Все-таки умница она у меня. Не стала упрекать или отговаривать (хотя ведь ей явно не хочется, чтобы я встревал в политические схватки наверху), а сразу уловила, что меня мучает.