Пыль Снов - Стивен Эриксон

Чуть не захлебнувшись кровью лошади, Сагел рывком встал на ноги. Он завывал страшнее демона. Пора устроить резню! Дураки подошли близко — дураки атаковали! Могли бы держаться вблизи весь день, пока фланги Баргастов не стали бы утыканным стрелами мясом — но нетерпение предало их! Он захохотал и принялся рубить всех, кто оказывался рядом. Пересекал бедра, отрубал запястья, сносил ноги коням.

Он ощутил, что конница пытается отступить — громадное, жадное до крови орудие уже затуплено и обломано. Он с ревом усилил натиск, зная: его товарищи делают то же самое. Они так легко не уйдут, ну уж нет.

«Половина Свободных Городов Генабакиса бросала на нас кавалерию — и мы уничтожали всех!»

Скипетр Иркуллас следил, как тяжелая конница пытается выбраться с флангов позиции Баргастов. Десятки лучших воинов и отлично обученных коней гибли с каждым вздохом саднящей груди, но сделать ничего было нельзя. Ему нужно отступление, пусть даже его сочтут позорным бегством — главное, отходить надо медленно, увлекая на склон как можно больше воинов. Нужно, чтобы весь фланг увлекся резней — тогда он подаст сигнал конным лучникам, быстрым на ноги застрельщикам и одной фаланге сафиев надежно отрезать эту часть Баргастов, подставив под удар копейщиков и конных топорников. Они будут молотом, сафии — наковальней.

На другом фланге дела шли тоже нехорошо, видел он — их командир успел сомкнуть щиты и выставить пики, отогнав атакующую кавалерию; стрелки опять начали посылать залпы в лицо строю. Эта игра акрюнаям привычна, но сегодня придется задержаться надолго. Сколько выдержат Баргасты?

Он наконец поглядел на центр битвы — и волна удовлетворения смыла дневной холод. Фаланги сафиев глубоко вошли в брешь, эффективно рассекли вражеский строй надвое. На дальнем конце окруженный враг вступил в кровавую схватку, отступая к флангу — эти Баргасты умеют биться, они лучшие пехотинцы, им виденные. Однако они утратили сплоченность, расходясь в стороны под напором сафийских копий, ударяющих снова и снова; кесандераи — обученные действовать в ближнем бою воины Сафинанда — лезли в каждую щель, взмахивая кривыми мечами-жалаками.

Передняя часть передовой фаланги соприкоснулась с арьергардом; над фургонами поднялось пламя — похоже, дрогнувшие Баргасты зажгли обоз, прежде чем сбежать. Фаланга перестраивалась на ходу, изгибаясь, чтобы отрезать пути к отступлению дальнему флангу. «Дикари встретили свой последний день, и мы будем рады закончить его побыстрее».

Иркуллас поднял взор, изучая небо. Увиденное ужаснуло его. День поистине угасал на глазах. Изломанные черные жилы, подобные замершим молниям, пересекли небо, так что от утренней синевы остались лишь фрагменты. «Небо разбилось. День… сломан!»

Он мог видеть схождение тьмы, катящейся, набегающей все ближе.

«Что творится? Воздух… такой холодный, такой пустой… Сохрани нас Странник!.. Что…»

Кашет завел руку за плечо, вытаскивая стрелу. Кто-то кричит сзади, но времени обернуться нет. — Держимся! — завопил он и пошатнулся, когда по спине потекла струя. Правая рука стала бесполезной, повиснув вдоль бока; а теперь и ноги онемели. «Духи подлые, это же царапина! Проклятая тонкая стрела! Не понимаю…» — Держимся! — Крик заполнил рот, но наружу вышел слабым, как шепот.

Армия раскололась надвое. Несомненно, Скипетр думает, это конец Баргастов. Дурака ждет сюрприз. Белые Лица столетиями сражались отдельными кланами. Даже отдельная семья, черт подери, может сражаться за себя. Настоящая баня еще не началась!

Он пытался выпрямить спину. — Глупая стрела. Дурацкие стре…

Вторая стрела пронзила левую щеку под скулой и вошла в нос. Удар заставил голову запрокинуться. Кровь залила глаза. Кровь потекла в горло. Он пошарил здоровой рукой, вырвал толстое древко. — …лы, так вашу… — Голос звучал сдавленным шипением.

Он попытался укрыться от нарастающего ливня стрел за щитом. Земля под ногами была залита кровью — его кровью — он уставился на темную лужу. Он проглотил всю дрянь, скопившуюся в горле, и чуть не подавился. В животе было тяжело, словно он ел песок.

«Попробуйте напасть снова, трусы. Мы сцепим зубы на вашем горле. Вырвем жизнь. Встанем на горе трупов».

Стрела ударилась о шлем ближайшего воина — он, наверное, смог бы ее перехватить. Кашет увидел, как древко сломалось, будто тонкая сосулька. Потом шлем распался надвое. Воин зашатался, мельком поглядел на Кашета — глаза выпученные, синие от мороза — и сразу упал.

Стрелы взрывались повсюду. Крики воинов, пораженных жутким явлением, заставили душу Кашета свернуться от страха. Новый удар в щит — плетеная основа лопнула, словно стекло.

«Что же это?» Мучительная боль в ранах прекратилась. Ему вдруг стало тепло — ощущение, близкое к восторгу…

Лошади падали прямо перед строем. Тетивы распадались в искристую пыль, клееные луки расщеплялись. Он видел, как вылетают из седел акрюнские солдаты… лица их стали синими, вздувшимися… Масса врага смешалась.

«Давить! Нужно давить!» Кашет с усилием выпрямился. Отбросил остатки щита, взял меч в левую руку. Двигаться вперед — что идти против сильнейшего течения. Он поднял оружие.

Позади него шли сотни — медленно, будто во сне.

Марел Эб, возглавив массу перепутавшихся кланов, повел еще одну атаку на сафиев. Он замечал в их глазах ужас. «Вы не верили в свирепую неустрашимость Белолицых». Вся сторона фаланги лишилась копий, но они еще держатся, хотя дикие набеги Вождя Войны заставляют строй прогибаться, как короб проваливается под ударом кулака.

Воздух стал необъяснимо густым, упругим, опускалась ночь — неужели они сражаются так долго? Да, возможно… видите, сколько мертвецов повсюду! Сафии и Баргасты, а там, выше по склону, курганы из павших конников и коней — вернулись сенаны? Должны были! Какая бойня!

Яростный напор ударил по стене плоти, кожи, дерева и железа. Сочное чавканье плоти смешалось с треском сломанных копий. Поднырнув, выбросив кверху руку с талваром, Марел Эб увидел перед собой темное лицо, примерзшую к нему маску отчаянной смелости, засмеялся, опуская клинок…

Железное лезвие коснулось середины шишака. Меч, шлем и голова — все взорвалось. Марел зашатался. Руку повело в сторону, и была она странно легкой. Он уставился на обрубок запястья, из которого подобно семенам сыпались комочки замерзшей крови. Что-то коснулось плеча, соскользнуло — два столкнувшихся тела упали на землю — Марел Эб пораженно видел, что плоть их слилась, кожа лопнула, кровь остается в твердых сосудах и жилах.

Повсюду слышны были ужасающие стоны и короткие вопли.

Вождь упал на колени; он попробовал подняться, но железные наколенники примерзли к почве. Кожаные ремни лопнули как веточки. Он поднял голову… алый туман поглотил мир. Что это? Колдовство? Ядовитые пары, похитившие всю силу?

Духи, нет… этот туман — кровь… кровь из лопнувших тел, взорвавшихся глазных яблок…

Он понял. Обрубок руки, полное отсутствие боли — даже воздух, не желающий входить в легкие… холод, темнота…

Тут его прижало к земле. Лошадь, нога опускается, копыто отвалилось, из бабки торчат две зазубренные кости — они пронзают кольчугу, грудь, пришпиливают тело к почве… Крупное животное с визгом упало набок, сбрасывая безжизненный остов всадника; тело мужчины разбилось подобно глиняному горшку.

Удар конской ноги отбросил Сагела на несколько шагов; он приземлился, и таз его хрустнул, словно был всего лишь плетеной корзиной. Моргая, он видел, как мороз слизывает кожу с ослепшей, бьющей ногами скотинки. Сначала ошеломление коня показалось Сагелу забавным, но почти сразу им овладела печаль — не по невезучему животному, коней он никогда особенно не любил — а по всем на холме. Их обманули, лишив битвы, права на заслуженную славу победы, даже права на достойное поражение.

Боги жестоки. Но ведь он всегда это знал.

Он опустил голову и уставился в темноту с примесью красного. Давление нарастало. Он ощущал его грудью, черепом. Жнец встал над ним, надавил пятой. Сагел закряхтел, когда лопнули ребра; ноги и руки суматошно задергались.

«Камень из пращи нашел зайца, заставил перекувыркнуться в воздухе. У меня сердце оказалось в горле, я побежал, легкий как шепот, к траве, в которую упал заяц. Я стоял, глядя на существо, на тяжело дышащую грудь, на капли крови, выбегающие из носа. Спина его была сломана, длинные задние лапы застыли. Но передние лапки дергались.

Мое первое убийство.

Я стоял, великан, бог, смотрел, как жизнь покидает зайца. Следил, как исчезает глубина его глаз, показывая, что сам по себе глаз — мелкая вещица.

Мать подошла, и на лице ее не было видно ожидаемой мною радости, как и гордости. Я рассказал, что глаза стали мелкими.