Стальное зеркало - Анна Оуэн

Знакомая картина, очень знакомая.

— Не оставив никакой возможности… последовать за ним?

— Не более чем кошка, которой отдавили хвост в темной комнате…

— Вам не кажется, что вам очень повезло? А еще больше повезло тем, кто отвечал за вашу жизнь.

— Мне это объяснили, очень подробно и выразительно. Со всеми причинно-следственными связями. В тот же день. — Совершенно неожиданное сочетание слов и голоса. Есть все основания предполагать, что причинно-следственные связи ему объяснял кто-то из старших, и, возможно, посредством рукоприкладства. Невзирая на положение и происхождение. А Корво говорит так, словно это был один из лучших дней в его жизни.

Мигель де Корелла, привычно качающийся на табурете, хватается за каминную доску — только поэтому и не рушится на пол. Версию событий со стороны Его Светлости он слышит впервые, и она удивляет. Это не лестная для бывшего наставника ложь — но и слишком странная правда… все же было весьма не так?

…у подопечного очень обиженное лицо. Надутые по-детски губы, а в глазах едва ли не слезы. Впервые за почти год, с удивлением понимает Мигель, у кардинальского сына вид обычного пятнадцатилетнего юноши, которого постигло какое-то обычное юношеское разочарование. Разумеется, непреодолимое, нестерпимое и вечное.

С этим лицом он только что прокрался — двигаться неслышно уже выучился, — в комнату Мигеля и застыл за спиной, непривычно близко. Кажется, еще немного — и ткнулся бы головой в плечо, как обычный глубоко обиженный юнец. Но нет, остановился в полушаге от того. Стоит, смотрит на де Кореллу, карябающего очередное письмо кардиналу Родриго. От изумления Мигель кляксу посадил. Сам виноват, нечего сидеть спиной к двери, других учишь, а сам-то… зато весенний ветер из открытого окна приятно обдувал лицо.

— Что случилось, юный синьор? — не без ехидства спросил телохранитель папского нотариуса и так далее…

— Она, — еле слышно шмыгает носом юноша, — от меня сбежала.

Услышал Господь мои молитвы! Де Корелла едва не расхохотался от радости. В потустороннем подростке обнаружилось хоть что-то… человеческое и подобающее возрасту. Вот красотка от него сбежала, что случается, а он огорчен по уши, что тоже бывает. Влюбился, видимо. Наконец-то.

Беглые красотки же — дело поправимое. Мальчик на редкость красивый, из знатной и богатой семьи, а обращаться с кокетками научим, это невеликая премудрость. Тут, конечно, лучший наставник — его отец, но он в Роме, а мы в Перудже. Ничего, разберемся.

— Кто же сия ветреная особа?

— Не знаю, — пожимает плечами Чезаре. — Она… в зеркале. И свечи…

— Какие свечи? — роняет перо Мигель. Ну вот, только обрадовался. Гаданием, что ли, будущие каноники баловались? В зеркале он призрак прекрасной дамы увидал? Начитался старых глупостей… мало в Перудже по улицам красоток бродит? Все у нас не как у людей!..

— Черные, — уточняет подопечный. От огорчения он даже забыл, что всегда говорит полными четкими фразами. — Очень жирные и склизкие на ощупь… И зеркало такое… зеленое, хотя не старое.

До этого года, до этого вечера Мигель де Корелла знал, где у человека сердце, только как солдат. Слева, под грудной мышцей, бить туда почти бесполезно — ребра прикрывают… Теперь ощутил. Неприятный орган — болит и трепыхается. И дышать мешает.

По столу, по стенам, по доскам пола бегут зеленые пятна. Почему-то, когда долго смотришь на закатное солнце, потом видишь зеленые пятна. Солнце алое — а пятна зеленые… чудно.

— Как же вы оказались в месте со склизкими свечами? — Только не повышать голос. Не убирать руки со стола, не вставать. Сколько получится… рявкнешь — ничего не расскажет ведь. Заползет в свою раковину. А хочется же приподнять за воротник и трясти час-другой подряд. Дурь вытряхивать.

— Меня… пригласили. Сказали, что это интересно.

Вот, значит, где его весь вечер носило. И кто я после этого? Отставной телохранитель юного Чезаре Корво, среднего сына кардинала Родриго Корво и, может статься, будущий покойник. Потому что я должен был быть рядом с этим… умалишенным, а я привык, что подопечному можно доверять, что он никаких глупостей сверх обычного и позволительного не совершит, и компанию свою удержит. Как было до сих пор. Я предполагал, что он, как прочие мальчишки, тяготится охраной… а не надо было предполагать. И принимать во внимание. И доверять…

— И было ли вам интересно? — Сейчас воздух начнет проходить в грудь, сейчас я все выясню, кто пригласил, зачем и почему, и мало не покажется никому…

Воспитанник склоняет голову к плечу, то ли кивает, то ли просто стряхивает с глаз челку. В темно-каштановых волосах, выбившихся из-под берета, играет закатное солнце, и алые блики наводят на нехорошие мысли. Застежка с гранатом вторит бликам.

— Мне было… неприятно, — и, подумав, добавляет: — Очень. Но она обещала… я думал — нужно потерпеть… а она сбежала. Совсем. И зеркало треснуло. Мне сказали, что это все равно, что хлопнуть дверью. Что дорога закрыта, совсем. Почему она от меня убежала? Что со мной не так?

— Все! Все! Все с вами не так! — Кажется, стекла дрожат. И столешница под рукой хрустнула… или рука? Ну и черт с ними… — Тут не только Сатана сбежит! Тут кто угодно… вы, что, не знали — что это? Вы не знали? Вас же учили! Вы бы умерли — и это если повезет! Вы… чудовище какое-то! Вы… ни о ком не думаете! Ни о себе, ни о других! Вы понимаете, что мне пришлось бы сделать, вы!

Юноша отступает на шаг. Не шарахается, просто отходит. Внимательно, спокойно смотрит в глаза. Овальное очень правильное лицо совершенно ничего не выражает.

— Дон Мигель… кажется, я вас огорчил? — Спрашивает… словно не понимает. Ничего и вообще. Ни смысла слов, ни крика. — Простите.

— Огорчили? Да что вы. Вы всего лишь пришли и сказали мне, что если бы Сатана не оказался столь разумен и переборчив, мне пришлось бы вас убить. После чего ваш достойный батюшка несомненно приказал бы повесить меня — за все по совокупности, и, надо сказать, я был бы ему за это распоряжение очень признателен… — Крик стихает, а вот желание тряхнуть за шкирку усиливается. Кстати, а что скажет кардинал, если я его сына палкой отлуплю, да не во дворе во время занятия, а в виде воспитательной меры? Учитывая обстоятельства?.. Синьора Ваноцца меня точно поймет.

— Почему? — удивленно приподнятые брови. Не помни Мигель, что Чезаре и вчера, и месяц назад был таким — схватился бы уже за нож: подменыш, одержимый… не могут люди задавать такие вопросы. Не могут! То-то дон Хуан Бера бледнел, зеленел и какую-то траву пахучую заваривать приказывал после бесед с этим… невесть чем.