Гойда - Джек Гельб

пришлось растереть свои руки, чтобы малость согреться, да вскоре свыкся с тем. Чай, не январские морозы же!

Первым же, что попалось взору басманскому, – то многие труды и рукописи, расстилающиеся бессчётными листами по столу. Книги распахнулись, преграждая друг друга, точно кроны деревьев в диких чащах силятся выше подняться к солнцу.

«Покуда я отошёл ко сну, владыка всё не смыкал глаз… Доколе?»

Фёдор глядел на рукописи, и взору не за что было зацепиться – линии посеревших от времени чернил тянулись во все стороны до ряби в глазах. Вперемешку с ними лежали и чистые листы, и те, на которых было написано лишь имя и регалии адресата. Басманов принялся разбирать письма, грамоты, челобитные и ответы на них. Он осторожно приподнимал тяжёлые книги, дабы высвободить из-под них пустые листы – пущай и малость примятые. Под самою грудой бумаг, грамот и писем лежали книги, и их-то уж Фёдор всяко решил закрыть – верно, не скоро ещё государь испытает нужду в них. Право, остерегаясь за сие дерзновение, он заложил меж раскрытых страниц закладку.

Юноша обернулся ко книгохранительнице, стоявшей вдоль стены. Едва ли на её полках было больше порядку, нежели на столе, но всяко было место, чтобы прибрать тома Священного Писания. Водрузив один из них в тяжёлом переплёте, Фёдор приметил на полках, средь прочих сочинений, изысканную работу. То был сосуд, похожий на бутылку, да отлитый из серебра, и размеру был меньший, нежели обычно подают ко столу. Фёдор взял сосуд, разглядывая, как узор, оплетаясь снизу, тянется к самому горлышку. Когда Басманов едва наклонил бутыль, изнутри раздался тихий плеск.

Поднеся горлышко к носу, юноша ощутил богатый запах, отдающий спелостью невиданных, но манящих плодов, но в следующее мгновение сердце его кольнуло сомнение. Сам не ведал отчего, Фёдор отстранил от себя сосуд, как услышал из-за спины насмешку. Молодой опричник обернулся, прислонившись спиною к полкам книгохранительницы. Голова его будто сама собой склонилась набок, и вороные волосы скользнули вниз по плечу.

Иоанн глядел на Фёдора, приподнявшись на локте. Его сонное лицо не успело исполниться той холодной жестокой величественности, к коей уж привыкли и подданные, да чего таить – и сам Иоанн. Нынче удивительная мягкость разгладила его лоб, взгляд безо всяких уловок любовался юношей.

– Уж потешь любопытство своё – испробуй, – молвил владыка, кивая на серебро в руках опричника.

– Не ведомо мне, что за запах? – спросил юноша, вновь прикрыв веки да прислушиваясь к пряному звучанью. – Что это?

Басманов уж было поднёс к губам бутыль, как царь дал ответ свой:

– Это, Феденька, яд.

Фёдор замер, пристально глядя на владыку. Усмехнувшись, юноша воротил сосуд на исконное место, сокрытое полумраком тяжёлых полок. Покуда юноша плавным, лёгким шагом своим ступал к креслу, мягкий взор владыки следовал за ним, сопровождал каждый жест, каждое шевеление. Упоение несколько охладело на царском лике, стоило лишь приметить письмо, сочинённое накануне. Владыка глубоко вздохнул, откинувшись на изголовье. Широкие плечи заметно поднялись, покуда воздух наполнял грудь Иоанна. Главу взвёл вверх государь, и лицо всё преобразилось. Былая привычная грозность легла вновь на чело его.

– Неужто и впрямь в том есть нужда, мой государь? – спросил Фёдор, кивнув на грамоту.

Иоанн горько усмехнулся, опуская тёмные очи на Басманова:

– Когда в том уж нужда будет, поздно вступаться в любые сношения – с англичанами али с кем ещё.

– Стало быть, – протянул Фёдор, поддевая грамоту да проглядывая её мимолётом, – в Лондоне просите прибежища?

Иоанн кивнул, обратившись взором к окну. Фёдор глубоко вздохнул, кладя послание обратно на стол.

– И от кого же ждёте измены? – вопрошал Басманов, проведя по бумаге кончиками пальцев.

– Ото всех, – не глядя на опричника, ответил владыка.

Мрачные очи государя приоткрывали завесу, являя в своих глубинах отзвуки тяжёлых дум. С тем, как отступала ночь, с тем же отступали и покой, и благодать прохладных сумерек. Взгляд царя обратился к опричнику. Владыка предавался своим размышлениям, и его несколько помутнённый взор блуждал, оглядывая Басманова, да будто бы глядел сквозь, точно юноша вовсе был бестелесным призраком. Иоанн не отгонял от себя ни одной думы, которые копились и множились, сбиваясь друг о друга. Спозаранку, покуда солнце ещё не восстало на небосводе, разум владыки был открыт к измышлениям разного толку.

– От же бремя моё… – протянул Иоанн.

Тот тихий шёпот, коим преисполнились слова царя, не позволил утратиться ни глубине, ни звучности низкого голоса владыки. Фёдор едва заметно наклонил голову вбок, как делал всяко, ежели что его занимало.

– И с ложа не поднялся, а уж всё в заботах да трудах… – тихо сокрушался Иоанн, мотнув головою.

– Повелите нынче никого не принимать? – спросил Басманов.

– Была б на то моя воля… – прошептал Иоанн.

* * *

День выдался смурным. Небеса серо-пунцовыми тучами грозились разразиться проливным дождём. Но что с того службе? Братия несла бремя своё, разъезжая по Москве. Одно дело – прий-ти во дворе али тереме порядок навести, дурное дело нехитрое, иное же – нынче. Столица заполнилась уличными бродягами. Забились они по проулкам да дворикам, едва заслышали клич опричников.

Вот уж взаправду пришлось выметать сор со всей Москвы – попрошайки, увечьями своими клянчащие свою жалкую краюху хлеба, сильно гневили государя. Пущай ранее владыка мог и позабавиться с их причуд, но нынче каким-то бесовским проклятием столица красная обратилась скопищем богомерзкого отродья. Многие средь бродяг ранее служили при боярах, сыскавших опалу, при торговцах, чей товар сграбили, али попросту скинули в реку, али пожгли. Спасаясь от опричников, никто не имел иного пути, как по улицам ходить да побираться. Кто мог – пошёл счастия искать в других городах, да мало вестей от сих не доходило.

Словом, дел было и впрямь невпроворот. С утра до самого вечера братия расправлялась с бродягами. Кого резали, кого вздёргивали, на некоторых улицах спускали зверей – двух молодых медведей да с дюжину псов гончих, а кого плетьми гнали прочь из города. Ежели кто и вступался за убогих, так непременно сыскивал расправу и на себя, да право, мало уж было таких сумасбродов. Всякий, кому было что терять, сидел тише воды, ниже травы, затаился, заставивши ворота на засовы.

Опустился тёмный вечер. Небо было беззвёздным, безлунным – всё сплошной мрак. Генрих простился с братией, ибо нынче не собирался воротиться в Кремль – надобно ехать в кабак его, сверять, как всё устроено. Фёдор решил поехать с немцем.

* * *

Нависавшие над Москвою тучи не были праздны, и ближе к полуночи хлынул крупный дождь. Беспощадно барабаня по закрытым ставням, он словно в гневе