Харка, сын вождя - Лизелотта Вельскопф-Генрих

Наконец к нему подскочил Старый Боб, перерезал веревку лассо, которой тот был обмотан, и освободил его, приговаривая:

— Свиной рулет! Ни дать ни взять — свиной рулет! До чего же аккуратная и точная работа!

Под общий смех, разрядивший обстановку, он то и дело обнимал Джима со словами:

— Сын мой, племянник мой, отец мой, Джим, дорогой! Кто бы мог подумать, что нам доведется встретиться с тобой при таких обстоятельствах!

Джим отряхивал с себя опилки, и, поскольку на манеже больше не было никого, кто мог бы принимать последние аплодисменты, он предался этому занятию вместе со Старым Бобом.

Зрители уже успокоились и хлопали в ладоши, не жалея сил. Наконец ряды начали пустеть.

Джим взял за повод свою лошадь, стоявшую рядом с ним, и медленно пошел вместе со Старым Бобом к выходу с манежа, приветствуя остатки публики свободной рукой и глядя на верхние ряды, где еще местами раздавались отдельные вспышки оваций. Две дамы в ложе номер шесть усердно хлопали в ладоши, чтобы вызвать последние рукоплескания в адрес Джима. Им это удалось. Группа зрителей еще раз остановилась перед выходом из шатра и в последний раз зааплодировала.

Джим и Старый Боб, остановившись, снова поклонились.

— Дорогой мой, — сказал клоун, — где много гончих, там зайцу — смерть. Так было, так есть и так будет всегда!

— Что это тебя потянуло на поговорки? У тебя их еще много в запасе? — откликнулся Джим, усталый и, несмотря на аплодисменты, раздраженный своим поражением.

До этого он был уверен, что схватка с тремя индейцами для него — детская забава. Ему доводилось разделываться и с пятью, и с десятью врагами.

— У меня еще много поговорок в запасе! — болтал Старый Боб, приложив руку к сердцу и отвешивая глубокие поклоны в сторону аплодировавших зрителей. — Например: это еще только цветочки, ягодки будут впереди. Цыплят по осени считают. Сколько веревочке ни виться, а конец будет.

— Ну все, хватит!

— Я тоже думаю, что с тебя хватит, — тихо пробормотал Старый Боб, так чтобы Рыжий Джим не мог расслышать его слов.

Аплодисменты стихли окончательно. Старый Боб и Рыжий Джим покинули манеж. Едва они успели миновать занавес, как из полумрака навстречу им выскочили три человека. Один взял под уздцы лошадь Джима, остальные схватили его с двух сторон за руки. Еще один подоспел через несколько секунд и наставил на него револьвер со словами:

— Сдайте оружие добровольно, или я буду стрелять!

— Что это еще за идиотизм?.. — воскликнул Джим.

Старый Боб вынул его пистолет из кобуры и нож из ножен.

— Полиция! — коротко ответил человек с револьвером.

Джиму не оставалось ничего другого, как позволить надеть на себя наручники.

— Ты знал? — прошипел он Старому Бобу. — Теперь я понял твои прибаутки!

— Ну и хорошо, — невозмутимо ответил Боб. — Зачем ты стрелял в моего приемного сына, в Харри? Этого я тебе никогда не прощу, бандитское отродье! Теперь Харри ускакал и уже никогда не вернется. Спокойной ночи!

Старый Боб ушел. Войдя в свой вагончик, он, не зажигая лампы, упал на стул и заплакал.

Когда слезы у него иссякли, он направился в конюшню, к своим ослам, и принялся ласкать их всех по очереди, рассказывая им о новом номере, который им придется подготовить, и уверяя их, что отныне будет работать только с ними. Он представил себе, как зрители будут смеяться, когда он, переодевшись ослом, начнет скакать и брыкаться, подражая настоящим ослам. На несколько мгновений забыв о своей печали, застывшей в его детских глазах, он улыбнулся.

Наконец он попрощался с ослами, вернулся к себе в вагончик и лег спать, не обращая внимания на шум и суету, царившие на территории цирка почти до самого утра.

Смиты и Финли покинули цирк в числе последних зрителей. Они решили подождать, когда толпа схлынет.

— Чтобы я еще когда-нибудь в жизни пошла в цирк! Ни за что! — заявила тетушка Бетти в полном изнеможении и расстройстве чувств.

Струйки пота прочертили тоненькие бороздки на ее напудренном лбу.

Губы Кейт задрожали, а из глаз хлынули слезы. Дуглас, как настоящий кавалер, шел рядом с ней. Энн Финли закашлялась в приступе астмы, поэтому прощание двух семейств было коротким.

Когда Смиты сели в карету, Сэмюэль посадил дочь к себе на колени. Она положила головку ему на плечо.

Дома ее сразу же уложили в постель. Отец ласково пожелал ей доброй ночи, и она, чтобы успокоить его, притворилась, что засыпает.

Тетушка Бетти попросила Сэмюэля побыть с ней, потому что плохо себя чувствовала, и даже предложила вызвать доктора. Но Смит посоветовал ей просто принять обычные сердечные капли и препоручил ее заботам старой горничной.

Избавившись таким образом от необходимости развлекать тетушку Бетти на одре болезни, он вышел из дома. На улице все еще стояла карета: он велел кучеру ждать его. Вскочив в карету, Смит приказал гнать лошадей.