Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

Его телохранители с трудом сдерживали толпу. Он приказал пустить ее приблизиться к нему. Потом, направляясь с величественным видом к больным, которые бросались ему в ноги, он дотрагивался до их лба и шеи белым и нервным пальцем, произнося твердым голосом употребительные в таком случае слова:

— Король тебя трогает, Господь тебя вылечит.

Между больными Реймса было несколько так искусно подготовленных, что их выздоровление было немедленным. Они поднялись и с криками восторга показали народу свое тело, очищенное как бы по волшебству. Чудо было очевидно. Эти чудесные исцеления, может быть, стоили дорого герцогине Монпансье, но успех превзошел издержки, и убежденные зрители кричали с заразительной энергией:

— Да здравствует король!

Ла Раме не сомневался ни минуты в своей королевской силе. Несчастный, он так любил Анриэтту! После церемонии, когда он получил поздравления своего войска, двух-трех аббатов-фанатиков, когда реймские дамы поднесли ему подарок, состоявший в королевской мантии с полным одеянием, молодой человек, жаждая сообщить свое торжество своему кумиру, заперся у себя, и вместо того, чтоб благодарить Бога или просить у него милостей, слепец написал Анриэтте письмо, которое должно было сообщить этому скептическому сердцу благоприятное впечатление, произведенное реймской церемонией.

«Да, — писал он, — я король. В эту минуту я слышу повсюду крики: “Да здравствует король! Да здравствует Карл Девятый!” Сердце мое сладостно волнуется, потому что эти крики означают больше, нежели они говорят; это потому что, мой прелестный и нежный друг, они хотят сказать: “Да здравствует королева Анриэтта, жемчужина красоты, благородная супруга нового государя!” Итак, вы скоро получите эту корону, которая одна только может прибавить красоту вашему челу. Я приобрету ее в жестоких битвах может быть, но тем лучше, потому что это доставит славу моему имени, а вы славу любите.

Как я горд и счастлив! Прежде я сомневался. Ваше сердце казалось закрыто для меня навсегда. Я не знал, что вы столько же благоразумны, сколько и прекрасны, а ваши надзиратели безжалостны и многочисленны. Но в этом последнем испытании, где вы открылись мне, мне блеснула наконец ваша мысль. Вы мне улыбнулись, вы меня спасли, вы пожали мне руку. А между тем я почти оскорбил вас накануне, и если бы вы меня не любили, мщение для вас было бы легко… Благодарю. Я никогда не забуду вашего сострадания и сладостного обещания. Я не забуду также поощрений, которые вы сумели переслать мне после моего прибытия сюда. Потребен был весь ваш ум и частичка вашего сердца, чтобы преодолеть столько затруднений.

Отныне все будет для меня легко. Как только я буду в состоянии выдержать кампанию, вы можете присоединиться ко мне. Я с нетерпением желаю окружить вас королевской пышностью. Мои офицеры сообщают мне о заговорах, которые каждый день составляются против похитителя престола, ренегата Генриха Наваррского. Вчера еще несколько солдат пришли предложить убить его среди Лувра, среди его сарданапальских удовольствий, которыми он бесстыдно наслаждается.

Но корона, которую он носил, делает его священным для меня. От короля к королю эти преступления невозможны. Я не покушусь на его жизнь иначе, как на поле битвы. Там другое дело, и я горю желанием доказать этому мнимому герою и его гвардейцам, слывущим непобедимыми, что рука Валуа умеет победоносно владеть шпагой.

Живите, однако, без опасений, моя милая душа; по мере того как время уходит, мне кажется, что я приближаюсь к вам. Много мрачных идей, зловещих воспоминаний изглаживаются перед лучезарным светом, окружающим меня. Эта мрачная туча прошла и растает от блеска молнии.

Битвы теперь не замедлят. Я жду близкого подкрепления. Король испанский присылает ко мне трех своих лучших офицеров, вслед за которыми идет войско, отправившееся уже неделю назад. Я посоветуюсь с этими офицерами, как завязать сношения в самом Париже, где, меня уверяют, уже заметно волнуется прежняя лига, которую я хочу возобновить в качестве католического принца.

Как только дела мои решатся, я буду короноваться в Реймсе. Не приедете ли вы туда, милая душа? Не отдадите ли вы мне этого дня, чтобы загладить тот горестный день, когда Беарнец отрекался в Сен-Дени, куда вы отправились вместе с вашими родителями, где я был неизвестный и брошенный; потом мы отправились вместе в Безонский монастырь… Жестокое воспоминание, за которое должна бы уже отомстить слава, но которое еще горит в глубине моего сердца!..

Да, вы приедете в Реймс. Не правда ли? Что-то говорит мне, что вы столько же храбры, сколько прекрасны, и что вы с гордостью захотите доказать мне ваше великодушие. Притом, вы заинтересованы в моем торжестве и можете подвинуть его вашими советами и вашим присутствием.

Если вы составили какой-нибудь план для путешествия, если вам должно обмануть бдительность ваших родителей, скажите одно слово, я пришлю вам одного из моих трех испанских офицеров, пришлю денег, лошадей и паспорта, чтобы приехать ко мне. Я жду этих офицеров с часу на час. Это письмо будет вам отдано завтра. Вы можете мне отвечать через три дня. Сделайте это без опасения: посланный будет надежный.

Прощайте, милая душа. Сохраните мне ваше сердце. Я люблю вас с такой силой, что если я употреблю только часть этой горячности на завоевание, я через год завоюю весь мир. Карл, король».

Бедный ла Раме вложил всю свою душу в эти страницы. Он верно изобразил свою жизнь: угрызения, стыд, ужас; он ничего не забыл в прошлом: надежду, гордость, необузданную любовь; он ничего не забывал в будущем.

Образ этой прелестной Анриэтты, этого демона, терзал его одиночество; она казалась ему привлекательнее сквозь препятствия. Чтобы иметь ее возле себя, он вступал в борьбу со всей Францией. Может быть, для того чтобы сохранить ее, он не принял бы все короны Вселенной. В его глубокой душе происходила отчаянная борьба между рассудком и безумием. С неутомимой логикой, он чувствовал иногда ничтожество своей мечты; в другие минуты он упивался своими желаниями, которые побуждали его к неистовству, к бреду.

Подобным грезам, разрушающим организм, божественная премудрость почти всегда приготовляет быстрое пробуждение.

Когда ла Раме перечел свое письмо, старательно поправляя то, что казалось ему слишком холодно, прибавляя там и сям слово, способное подстрекнуть соревнование или жадность Анриэтты, он отдал письмо одному из своих поверенных с приказанием немедленно отнести его по адресу. Потом он поехал верхом делать смотр своему лагерю и обеспечить спокойствие на ночь.

В этом безумце были задатки хорошего офицера и храброго человека, если бы демон не раздул свое пламя в глубине его души. Ла Раме объехал при наступлении ночи передние посты, осмотрел каждую караульню, сделал нужные распоряжения, для того чтобы линии не могли быть разбиты неожиданным нападением. Он выслушал донесения своих лазутчиков. Никакого войска, никакого отряда не виднелось в окрестностях на двадцать лье кругом.