Сотворение мира.Книга вторая - Закруткин Виталий Александрович

Геббельс кричал еще что-то, но за шумом толпы его не было слышно. А в гигантский костер летели связки книг Маркса и Энгельса, Розы Люксембург и Поля Лафарга, Анри Барбюса и Людвига Ренна, Стефана Цвейга и Томаса Манна, Якова Вассермана и Ярослава Гашека, летели и сгорали в костре известные всему миру произведения Льва Толстого, Максима Горького, Эриха Ремарка, Эптона Синклера… На освещенной пламенем костра площади гремел оркестр и не умолкали крики «хайль Гитлер!»…

Как будто угадывая мысли Юргена, Ингеборг стиснула его локоть и прошептала, оглядываясь:

— Тебе жаль книг? Я вижу это по твоим глазам. Напрасно ты жалеешь эту гадость. Подумай, сколько среди книг бесталанного, серого, грязного дерьма!

— Надеюсь, ты не относишь к этой категории Льва Толстого, скажем, или Ремарка? — так же шепотом спросил Юрген.

— Я читала Толстого! — громко сказала Ингеборг. — Если бы мы следовали его учению, то уже сейчас должны были поднять перед большевиками руки и сдаться…

Она примирительно погладила руку Юргена и, заметив, что на них стали оглядываться стоявшие рядом люди, сказала:

— Пойдем. Мы опаздываем…

Дома Ингеборг принесла из кабинета отца роскошно изданную книгу с золотым тиснением. На титульной странице книги было написано размашистым почерком:

«Доктору 3. Курбаху — Адольф Гитлер».

— Эта книга должна заменить все сожженные, — сказала Ингеборг. — В ней все будущее Германии.

Хотя Юрген читал книгу Гитлера «Моя борьба», вечером он стал перелистывать ее. Страницы книги были испещрены на полях карандашными пометками доктора Курбаха. Внимание Юргена привлекла страница, на которой красным карандашом были подчеркнуты многие строки.

«Мы, национал-социалисты, — прочитал Юрген, — сознательно подводим черту под внешней политикой Германии довоенного времени. Мы начинаем там, где Германия кончила шестьсот лет назад. Мы кладем предел вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на востоке. Мы прекращаем, наконец, колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к политике будущего — к политике территориального завоевания. Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства. Сама судьба как бы указывает нам этот путь».

Сбоку этих строк рукой доктора Курбаха было паписано: «Правильно! В пору революционных потрясений, которые тревожат весь мир, Германия должна стать аванпостом борьбы против большевистской России. Как государство Россия подлежит уничтожению…»

Юрген задумался. Это говорилось о стране, в которой он родился, вырос и жил. Там, в России, остались могилы его деда, бабки, матери. Там, в глухой русской деревне Огнищанке, жила сейчас Ганя, спутница его безмятежной юности, первая его любовь… Сердце Юргена заныло. Но он вспомнил страшные для его семьи дни революции, изгнание из Огнищанки, унижение, которое довелось ему там испытать, взял карандаш и написал на полях книги: «Согласен. Так должно быть…»

В это тихое, теплое лето в отдаленное, затерянное в тайге Кедрово съехались все Ставровы. Вскоре после возвращения Дмитрия Даниловича и Андрея, который привез свою молодую жену, приехал Александр Ставров с Галей, на которой он недавно женился. Закончив незадолго перед приездом курсы при Наркомате иностранных дел, Александр распрощался с сумкой дипломатического курьера, был назначен в советское посольство во Франции и перед отъездом за границу решил попрощаться с братом и его семьей, а заодно познакомить всех родичей с Галей.

Никто из Ставровых не знал, что все вместе они съехались в последний раз, что суровое, полное важных и значительных событий время вскоре разбросает их в разные стороны, а кое-кто из них уже не вернется никогда.

Александр пробыл в Кедрове всего одну неделю и уехал с женой в Москву. Как-то незаметно, тихо и спокойно поженились Гоша с Калей и тотчас же уехали в Благовещенск. Следом за ними отправился в Ленинград Роман, который по окончании рабфака решил поступать в политехнический институт.

Еля устроилась на работу в местной школе, но занятия еще не начинались, и Андрей с Елей часто гуляли, уходя далеко за поселок. Почти у самого поселка начиналась тайга. На опушке она была редкой, с большими порубками, а дальше становилась гуще и темнее. Кое-где в таежных низинах, перемежаясь с жестким кочкарником, голубели чистые озера. Они совсем не были похожи на то теплое озеро у соснового бора, которое Андрей запомнил навсегда. Прозрачные как хрусталь озера в тайге были очень холодными, купаться в них осмеливались только самые отчаянные парни. Андрей и Еля гуляли по берегам озер, любовались бродившими по отмелям стайками голенастых кроншнепов, собирали цветы. Однажды, когда они, утомившись, лежали в тени под кустом, к ним совсем близко подошел громадный лось. Он постоял, настороженно пофыркивая, а потом, почуяв людей, кинулся в чащу, испугав Елю.

Андрей видел, что Еля скучает, хотя и старается скрыть это. У нее, выросшей в большом городе, любившей музыку, театр, шум людных городских улиц, таежная глушь вызывала тоску и уныние. Не занятая по дому — Настасья Мартыновна возилась в кухне одна, — Еля часто уединялась, часами сидела где-нибудь во дворе с вышивкой в руках или читала, лежа в постели. Она немного оживилась, когда начались занятия в школе, но все же часто говорила Андрею о городе, о том, что нельзя хоронить себя в глуши.

Андрей же чувствовал себя в этой глуши как рыба в воде. Ему приходилось много ездить по колхозам, он уставал, но каждый раз, возвращаясь домой, радостно думал о Еле, представлял, как она ждет его и как будет встречать.

Начался осенний перелет птиц, на озерах появились большие стаи диких гусей и уток, и Андрей по субботам и воскресеньям уходил на охоту в сопровождении своего любимца, рыжего ирландского сеттера Марса. Не очень заботясь о добыче, он любил эти одинокие скитания по тайге, утренние и вечерние зори с их первой осенней прохладой, криком гусиных стай и волнующим шелестом птичьих крыльев в предрассветном небе.

В один из пасмурных сентябрьских дней Андрей незаметно для себя ушел очень далеко от дома, долго бродил вдоль опушки тайги, стрелял, а к вечеру оказался на краю кочковатого болота. Солнце еще не зашло, но вода на болоте уже красновато светилась. Андрей присел отдохнуть и вдруг услышал где-то неподалеку детский плач. Кликнув собаку, он забрался в густые заросли карликовой березы и вышел на узкую, протоптанную в зарослях тропу.

На тропе, широко раскинув босые ножонки и склонив к коленям светло-русую голову, сидела плачущая девчонка лет десяти. Услышав шаги Андрея, она замолкла, испуганно подняла голову. У нее было круглое, скуластенькое лицо, черные глаза, чуть вздернутый конопатый носик. Девочка со страхом и любопытством смотрела то на Андрея, то па, дружелюбно махавшего хвостом Марса.

— Ты чего плачешь? — спросил Андрей.

— Да… чего… они сами ушли, а меня бросили, — всхлипывая, сказала девочка.

— Кто?

— Мои сестры.

— А как тебя зовут?

Девочка недоверчиво посмотрела на Андрея, отодвинулась от Марса, который успел лизнуть ей ухо:

— Ната-а-ша.

— Где же ты, Наташа, живешь?

— Там. — Маленькая Наташа махнула рукой в неопределенном направлении.

— А дорогу домой ты знаешь? — спросил Андрей.

— Нет.

Андрей секунду подумал, протянул девочке руку:

— Ладно, Наташа, вставай! Будем вместе искать твой дом.

Девочка опять заплакала:

— Не могу идти… занозила ногу…

Андрей взял ее на руки, поднес к болоту, ополоснул в воде ногу девочки и, вынув из фуражки иглу, которую по охотничьей привычке всегда носил с собой, вытащил занозу.

— Ой, болит! — захныкала девчонка.

Увидев у Андрея трех затянутых ременными удавками фазанов, Наташа перестала плакать, шмыгнула носом.

— Это чего такое? Петухи? — с любопытством спросила о ад.

— Да, да, петухи, — сказал Андрей. — Иди-ка на руки, и пойдем, а то темнеть начинает.