Ведущий в погибель. - Надежда Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ему не надо было знать языка, — все так же вместо птенца продолжил фон Вегерхоф. — Арвид увидел все сам — просто заглянув в мысли и чувства своего пленника. Ведь за каждым произносимым им словом стоял свой образ. Верно?.. А поскольку он был любознательным и неглупым, незнакомое и чуждое не уничтожил сразу, предпочтя вначале узнать.
— К чему задавать мне вопросы… — выговорил птенец, прикрыв глаза и с хрипом переведя дыхание. — Вы сами все знаете лучше меня. Даже обо мне. Даже то, чего я не знаю.
— Хохмач, да?.. В чем дело? Так стыдишься самой мысли о том, что твой мастер когда-то молился пню?
— Ты молишься мертвому еврею, — покривил губы Конрад. — Чем лучше.
— Этот мертвый еврей, позволь напомнить, неслабо вмазал тебе в ту ночь, так что на твоем месте я бы не слишком хорохорился.
— Не говори, что ты забыл дни, когда молился Ему сам, — заметил фон Вегерхоф. — Ты не убедишь в этом нас, потому что не убедил даже самого себя. Ты не забыл. Ты не забыл и того, что не желал обращения.
— Наверняка ты тоже помнишь, как верил в пятилетнем возрасте, что луна сделана из сыра. Для чего здесь ты? Как охрана, или миссионерствуешь? Брось, со мной это не пройдет. С твоим мастером мне не по пути.
— Как знать.
— Я знаю, — оборвал Конрад. — Знаю, что будет — я выйду из этой камеры, чтобы встретить утро. Знаю, что меня ждет. И знаю также, что не намерен тешить вас двоих и толпу овец, выплакивая себе милости.
— Не приходило в голову задуматься над тем, что конец все равно настанет когда-то? Что вечной жизни не бывает? Не думаешь хотя бы сейчас о том, что будет?
— Стошнило бы, если б было чем, — покривился птенец. — Знаешь, о чем я думаю? О том, что было. Я скоро подохну; никуда не денешься. Это верно. Зато я жил. На полную. С размахом. Не дрожал, опасаясь болезни, не вымаливал лишнего года существования, не думал о том, что когда-то ослабею и стану мерзостным сморщенным уродцем. Я жил — в свое удовольствие. Любил, что хотел. Ненавидел, что хотел. Делал то, что хотел я сам. Не слишком ли большой платы ждет твой мастер за свое благоволение — отказ от жизни, которую сам же и дал? Не слишком ли много он хочет?
— Ты ведь сам знаешь, что все куда сложнее, — с укором возразил фон Вегерхоф. — И то, что ты говоришь сейчас, звучит неубедительно. Для тебя самого в первую очередь.
— Я не намерен никого убеждать, — устало опустив голову, выдохнул птенец, — и мне плевать, что думаете вы оба.
— А напрасно, — усмехнулся Курт, кивнув в сторону клети на полу. — Ням-ням, Конрад. Рождественский дед не приносит гостинцев грубым и невоспитанным стригам. Не в том ты положении, чтобы корчить из себя хозяина жизни… Но в одном ты прав: не будем погружаться в богословие. Продолжим. Почему Арвид убил тех, кто обратил его?
— Все просто, — с усилием ответил птенец. — Они вырожденцы. Они мерзость.
— Он смог перебить несколько стариков, — перечислил Курт, — всего лишь спустя месяц после обращения постиг умение управлять людьми, и к тому же, будучи обращенным такими тварями, восстал нормальным стригом… Я, как и твой мастер, умею ценить противника. Сейчас — не могу не сказать, что Арвид был силен. Во всех смыслах.
— Уже до обращения он замечал за собою необычные способности, верно? Потому ему все так легко далось? — на фон Вегерхофа Конрад не взглянул, не ответив, но и не возразив, и стриг кивнул. — Верно. Потому он сумел пережить такое обращение.
— Он умел многое, — болезненно улыбнулся птенец, по-прежнему глядя в пол; даже от противоположной стены Курт услышал, как он шумно сглатывает, втягивая воздух, и лишь теперь вспомнил о том, что этой ночью от неосторожного и слишком резкого движения разошелся на ребре шов, вскрыв не зажившую рану. — И он сумел бы еще больше. Встреть ты его чуть позже — он размазал бы тебя по стенке.
— Не стану спорить, — кивнул фон Вегерхоф.
— Я не видел, как ты смог одержать над ним победу. Но уверен, что без этих твоих божественных штучек не обошлось, иначе говоря — победа не была честной.
— Гляди-ка, вспомнил о чести, — хмыкнул Курт. — Надо же. Оказывается, лечебное голодание не миф, и на памяти сказывается благотворно. А кто-то говорит, что лишение воды и пищи — чрезмерная пытка… Ошибаешься, Конрад. Твоего великого мастера Александер забил, как котенка, и совершенно по всем этим вашим правилам. Мертвый еврей, чтоб ты чего не подумал, тогда не вмешивался… Для чего вы явились в Германию? Страна, где буйствует Инквизиция, как мне кажется, не самое лучшее место обитания.
— Напротив, неплохое, — возразил Конрад насмешливо. — Вы вечно хватаете не тех, кого надо.
— Да в самом деле? — с преувеличенным удивлением уточнил Курт. — Ты-то здесь. Сдается мне, причиной является что-то другое. От страстей и слабостей человеческих избавиться не так уж легко, а? Заела тоска по родине?
— А еще в обычаях Инквизиции самим отвечать на вопросы, заданные обвиняемым.
— А в обычаях большинства обвиняемых — упираться, не признавая фактов, Конрад. Конрад фон Нейшлиц, — повторил он медленно. — Вас было трое у него, верно? Марк и еще тот, убитый в Ульме… Их полные имена и краткая биография.
— Для чего скрывать? — поторопил птенца фон Вегерхоф, когда тот не ответил. — Сейчас в этом нет никакого смысла.
— Криштоф Эльбе, — отозвался, наконец, Конрад. — Это тот, кого ты убил в городе. Мы нашли его лет десять назад еще в Польше, уже у самой границы. Никакой особенной биографии у него нет — простой обыватель.
— И Марк, — напомнил стриг.
— Марк… — повторил птенец. — Просто — Марк. Бродяга. Разгуливал по дорогам, напрашиваясь на всевозможные работы и воруя, что подвернется.
— Но тоже с потенциалом, так?
— Арвид других не принимал.
— Значит, фогтова дочка тоже подает большие надежды? — усмехнулся Курт недоверчиво. — У меня сложилось мнение, что это девица нервная и строптивая, а кроме того, слегка тронутая умом. Или просто твой мастер решил разбавить ваш гадюшник миловидной змейкой?
— Она вздорная, — нехотя ответил Конрад. — Своенравная. Но неглупая и способная. Через месяц-другой, успокоившись и перебесившись, могла бы… Да какая разница, — раздраженно отмахнулся тот одним плечом. — Какое это имеет значение?
— Вот и я спрашиваю — «какое это имеет значение»? Все это — обращение Хелены фон Люфтенхаймер, подчинение ландсфогта, тела убитых, брошенные в городе открыто… Переходим к самому главному: что вы делали здесь? Для чего явились в Ульм? Но прежде, — чуть повысил голос Курт, не дав птенцу ответить, — одно предупреждение, чтобы мне не пришлось снова открывать окно, хотя, признаться, руки чешутся. У тебя наготове два ответа, с вариациями — «ничего особенного, просто город попался по пути» и «не знаю, спроси у Арвида». Но к чему скрывать что бы то ни было теперь? План провалился, организатор убит, все сообщники убиты. Унести все тайны в могилу принципа ради мысль глупая.
— Зато приятная, — возразил Конрад, и Курт, мгновение помедлив, коротким движением распахнул ставню.
— Ой ли? — усомнился он, когда птенец с шипением забился в оковах, пытаясь уйти из четкого, ровного, точно вырезанного из желтого полотна, солнечного прямоугольника. — Сдается мне, приятного-то немного.
— Закрой! — выкрикнул тот сквозь болезненное рычание, и он медленно притворил ставню, изобразив сострадающий вздох:
— Понимаю. Непривычно и противно отчитываться перед смертной овцой или кто я там. Однако придется, Конрад; эта смертная овца может доставить тебе много-много досадных минут или часов, и способов сделать это — несчитано. Мне даже не придется напрягаться, и exsecutor для этого не понадобится. А еще — ты мне сердце вынуть пытался, не помнишь? советую подумать о том, что я, выражусь так парадоксально, имею на тебя зуб и не упущу возможности поквитаться за ту ночь в замке. Человек существо низменное, знаешь. Мстительное и бессердечное. Можешь считать, что в моем лице ты видишь воплощение всех подобных пороков.
— Убери руку от ставни, — выдавил птенец напряженно, и Курт кивнул, отведя ладонь и шагнув от окна в сторону:
— Если тебе так будет легче говорить — хорошо… Брось выделываться, Конрад. Ты, отмечу очевидное, уже немолодой дядька, не дурак, в жизни уже немало повидал и понял. Что такое Инквизиция — знаешь; и то, что я рано или поздно ответа добьюсь — понимаешь. Ты, к слову, от всех прежних моих испытуемых выгодно отличаешься тем, что при любой жесткости допроса, если тебя подкармливать, через день-другой — как новенький и готов к продолжению. Я тебе, как орел Прометею, буду каждый день выклевывать печень, покуда не добьюсь того, что мне нужно. Колись. Что вы тут затеяли с вашим мастером?
Птенец молча смотрел в пол, не отвечая, но сейчас Курт не стал его торопить — кем бы ни был Конрад фон Нейшлиц, а многое в нем осталось человеческим; и тень в прозрачных глазах была узнаваемой, такой же, как и у многих других, у простых смертных, побывавших в его положении, вот так, напротив майстера инквизитора Гессе. Эта тень во взгляде всегда означала одно: сейчас будет сказано все, и сказано правдиво; когда молчание пройдет некий незримый и неслышимый рубеж, зазвучат слова, которые сейчас собираются в мыслях. Это значит, что допрашиваемый уже готов ответить и сейчас примиряет самого себя с этой мыслью, доказывая самому себе, что иного выхода просто нет.