Братья Ждер - Михаил Садовяну

Не знаю, когда и как это произошло, но мы очутились на тропинке, среди высоких, отвесных скал. Наверху простиралась голубая бездна неба, где парил сокол.

Сказал я Ботезату:

— Теперь уже недалеко до Святой горы.

А он ответил:

— Дивлюсь я, конюший, тому, что не встречаем мы ни охраны, ни монахов, ни застав.

— Ботезату, я еще вчера понял, что мы сбились с дороги.

— Тогда вернемся назад, хозяин.

— Нет, пойдем вперед, посмотрим, что нам повстречается.

И мы шли, пока солнце не оказалось в зените, и мы не увидели за открывшейся перед нами долиной сверкающее море, гнавшее к берегам свои волны. Кони цокали по каменистой тропе, высокое плоскогорье переходило в широкую долину, но все равно казалось пустынным. Я вытягивал шею, надеясь увидеть какое-нибудь строение, хотя бы хижину, а главное — живого человека, с которым можно было бы перемолвиться словом, и кто указал бы верную дорогу. Вдруг из-за нависшей над нами скалы показались четверо мужчин с развевающимися по ветру бородами. Они были в длиннополых серых одеяниях и скуфейках. В правой руке они держали длинные сабли; мне стало не по себе. Рукава у всех четверых были засучены до локтей, так что были видны волосатые жилистые руки.

«Отважные молодцы, — подумал я. — Пожалуй, лишат они нас и жизни и кошелька».

Они что-то приказали нам на непонятном языке. Очевидно, велели остановиться.

— Если не прикажут на моем языке, не остановлюсь, решил я. И даже если будут кричать что-то понятное, тем паче не остановлюсь.

Они закричали на чужом языке. Ботезату понял:

— Говорят, чтобы мы остановились. Что им ответить?

— Скажи им те слова, что произносил Храна-бек.

Татару спокойно ответил:

— Гюзел-гюзел, бре!

Мы не остановились, а напротив, пришпорили коней, чтобы оказаться выше их на просторном плоскогорье. Нападающие так ощерились, что можно было пересчитать все их зубы. Они угрожали, что нападут на нас сверху. Я посмотрел на них с удивлением: все четверо так яростно размахивали саблями, что я даже пожалел их: вот кинут в нас сабли и останутся безоружными.

— Держи аркан наготове, — приказал я Ботезату.

Свой аркан я уже приготовил.

Взобрались мы на плоскогорье, соскочили с коней и двинулись на противников. Они приближались к нам с гневными криками. Я вытащил из-за пазухи итальянский кинжал, Ботезату достал из-за голенища свой нож.

— Халай! Халай! — грозно кричали наши преследователи в длиннополых одеяниях, подбадривая друг друга: — Бей их! Руби каждого на четыре части, а потом и на восемь частей!

Но тут мы бросили арканы и поймали двоих. И когда мы их дернули к себе, они выронили сабли. Ботезату тут же связал одного в кустарнике. Я подтянул второго к крутому склону, и он кубарем полетел под откос; конец аркана я привязал к кусту можжевельника. Потом бросился к двум другим. Татару успел в это время метнуть в одного из них нож и пронзил его. И когда тот, что стоял на ногах, увидел, что я приближаюсь, то вначале хотел броситься наутек, но, увидев в руке моей кинжал, упал на колени и запросил пощады.

— Пойди к нему, Ботезату, и отбери саблю, — приказал я.

Тогда тот сам отбросил от себя саблю, и лицо у него посветлело, когда он понял мое приказание.

— Смилуйся, господин, не лишай меня жизни.

Я крикнул Георге Ботезату:

— Собери и свяжи остальных.

Затем подошел к тому, что стоял на коленях.

— Кто ты такой, что говоришь по-молдавски?

— Пощади, господин; я — грешник, затерявшийся на чужбине.

— Чем ты занимаешься и кому служишь?

— Пообещай, господин, сохранить мне жизнь, и я скажу всю правду, признаюсь в своем позоре.

— Я ничего тебе не обещаю, а велю отвечать на все, о чем спрошу.

— Ох, грешник я! Молю на коленях прощения, лобызаю землю и признаюсь, что я со Святой горы, из монастыря Килиандари.

— Уж не монах ли ты?

— Милостью божьей я еще не монах, а послушник. Мне с этими тремя братьями назначено стеречь на пастбище мулов. Посылают нас сюда на все лето. Каждую неделю кто-нибудь из нас отправляется за пропитанием. Итак мы живем здесь, в великой горести и одиночестве.

— Как же вы решились напасть на путников?

— О, грехи наши, господин! — застонал он. — Живут где-то в лесах угольщики; к ним по этой тропе направляются напрямик купцы из Салоник и из других мест, покупают у них уголь. И мы приучились иногда останавливать этих купцов.

Я оставил его, чтобы он отмаливал свои грехи, а сам повернулся к Ботезату посмотреть, что он делает, не упуская, однако, из виду и этого благочестивого брата из Килиандари. Он все время украдкой следил за мной, словно пронизывал меня взглядом.

Татарин собрал остальных трех. Двоих он связал локоть к локтю, а руки закрутил им за спины и тоже связал. Третьему вывернул левую руку за спину и осмотрел рану на правом плече, нанесенную его ножом. Кони паслись спокойно, выискивая сочную траву, срывая то тут, то там еще не выжженные солнцем кустики.

Поворачиваюсь снова к своему пленнику:

— Как зовут тебя?

— Дома меня называли Илие, господин. А прозвище позволь не называть, ибо стыжусь позорных своих деяний. Мне страшно, что слух о них дойдет до родного края. Отец и деды мои происходят из хорошего рода.

Я посмотрел ему прямо в глаза:

— Не тешь себя надеждой, что ты не понесешь заслуженную тобой кару. Отвечай на мой вопрос.

— Отвечаю. Отца моего прозывают Козмуцэ; он из Нямецкого края, из Пипирига, в молдавской земле.

— Ах ты негодяй! — заскрипел я зубами. — Как ты можешь позорить наш край? Слышали мы о разбойниках, кои во искупление грехов своих становились монахами, но какой страшный грех, какой позор, коли духовное лицо выходит грабить и убивать! К тому же ты из достойного рода.

— Во имя господа бога нашего Иисуса, пощади меня, господин. Не отдавай меня в руки властей Святой горы, ибо они повесят меня. Во искупление грехов твоих дедов и прадедов, я не содею более ничего подобного.

— Как же я могу простить такие дела, — говорю я, — когда и сам господь не прощает этого?

— Наложи на меня покаяние, но пощади мою жизнь, как щадишь ты жизнь остальных.

— Кто твои сообщники?

— Греки с острова Крита.

— Возможно, что их племя происходит из разбойничьего рода. Но наши отцы из Нямецкого края не занимаются разбоем. А того, кто отрекается от закона и идет на подобное лиходейство, палач вздергивает на виселицу: таков порядок. Ежели еще можно простить такие дела, на которые пошел ты, безродному бродяге или цыгану, так ведь это смерды, кои стоят рядом со скотом; у рэзешей же обычай другой — из них выбирают князей и бояр. Были ли твои родичи на службе господаревой?

— Были.

— Тогда не надейся на мое сострадание.

Георге Ботезату вновь с тревогой посмотрел на меня, ибо я вздумал вершить суд в чужой стране и опять своевольничал. А ведь я направлялся на Святую гору за другим: побеседовать со святыми отцами из обители Ватопеди и Зографского монастыря да повидать монаха Стратоника из Сучавы.

Смотрю я на брата Илие. Был бы я попом, прочитал бы ему проповедь. Но я не поп. А ежели был бы я кади, как тот, из Исакчи, то осудил бы его на виселицу. Но я не кади. Будь я Храна-бек, то повелел бы арапу разрубить его надвое. Но я не Храна-бек, а Ботезату не арап. А этому Илие Козмуцэ из Пипирига далеко до Атанасия Албанца, который пронзил себя собственным кинжалом.

Что делать? Как бы я ни возмущался поступком Илие, но мне оставалось только одно — передать его в руки властей вместе с его товарищами, греками с острова Крита.

— Говори, негодяй, где мулы, которых вы пасете?

— Внизу, господин, в долине, где находится наш шалаш.

— Сколько мулов вы пасете?

— Сорок четыре, на четырех ездим сами.

— Ладно, теперь вы пойдете пешком. Далеко ли до Святой горы?

— Недалеко, ваша милость, мы доезжаем туда за два дня. А коли без отдыха — так и за сутки. Едем напрямик через горы. И как одолеем перевал, уже видим святые скиты и обители.

Говорю ему:

— Твоему преподобию больше подошло бы жить отшельником.

Он склонил голову.

Я приказал:

— Подымайся!

Он встал.

Я решаю так:

— Иди и возьми на спину того, раненного ножом. Пока что это будет тебе наказанием: нести его в пути. Двое других, связанные, пойдут за тобою, и, когда доберемся до мулов, пусть они полюбуются вами. Вы будете нашими проводниками до перевала. Я отведу вас в Килиандари; потом отыщу дорогу в Ватопеди и в Зографу. Ботезату, не забыть бы нам сабли, чтобы положить их перед приставами. Потребуются сабли и для другого: на случай, ежели эти разбойники попытаются обмануть нас.

Рабы мои подчинились без ропота, а я возгордился своим справедливым судом. Мы спустились в долину, где нашли шалаш, пропитание, попоны, одежду, а также благочестивые молитвенники.