La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

Учебный год заканчивался, но и после прекращения уроков у учителей оставались в школе различные дела и обязанности. Ида, по-прежнему опасаясь потерять место, каждое утро отправлялась в школу, сделав до этого необходимые покупки. К тому же она возвращалась с работы пораньше (Узеппе только еще просыпался), а если задерживалась, то звонила от секретарши по телефону, чтобы услышать его голосок: «Алло, кто говорит?»

Она радовалась, что плохая погода и недомогание Узеппе освобождали ее от неприятной необходимости запирать дверь на ключ. Было ясно, что при его нынешнем самочувствии малышу нельзя было, как раньше, выходить на улицу, но Ида не осмеливалась открыто сказать ему об этом: такой запрет прозвучал бы для него как приговор. Между ними установилась некая молчаливая договоренность, к тому же Узеппе, казалось, боялся теперь выходить из дома (по дороге к докторше он дрожал, Иде пришлось вести его, прижав к себе).

Красавица раза три в день спускалась на улицу, чтобы справить свою собачью нужду. Узеппе ожидал ее возвращения, тревожно выглядывая в кухонное окно. Собака старалась не задерживаться, не поддаваясь на разные искушения, которые подстерегали ее на улице. Как только Узеппе видел, как она входит во двор, он тут же бросался к двери, побледнев от волнения, как будто Красавица возвращалась из дальнего путешествия.

С пятницы, когда Ида уменьшила дозу лекарства, малыш стал живее, кожа его приобрела здоровый оттенок, окутывавший его туман рассеялся. От него исходил теперь какой-то трепетный свет, ореолом окружавший его тельце, отчего черты лица казались несколько расплывчатыми, а голос напоминал звук маленького серебряного колокольчика. Он то и дело улыбался, глаза его были полны удивления, как у выздоравливающего после долгой-долгой болезни. Ему хотелось ласки, он прижимался к матери, как котенок, или вел себя, как влюбленный: брал руку Иды, проводил ею себе по лицу, целовал платье, спрашивая: «Ты меня любишь, ма?» Ида снова заговорила с Узеппе об отдыхе в деревне: одна ее коллега посоветовала ей поехать в Вико, недалеко от Рима: там свежий воздух и красивый лес, а поблизости — озеро и ферма по разведению лошадей. Там можно было недорого снять комнату. «А Красавица тоже поедет с нами?» — встревоженно спросил Узеппе. «Конечно, — поспешила успокоить его Ида, — мы поедем втроем, на междугороднем автобусе». Малыш просиял. Немного позднее, путаясь во времени, как с ним это бывало в последнее время, он заговорил о Вико так, как будто они уже побывали там: «Когда мы были в Вико, Красавица играла с овцами, гонялась за лошадьми и бегала по берегу моря!» (Он не мог понять, что моря там не было: отдых без моря казался ему невозможным.) «Волков там не было!» — добавил он с довольным видом и засмеялся. В его рассказах о Вико в прошедшем времени было что-то провидческое: он, казалось, предчувствовал, что ему там не бывать, как в некоем сказочном царстве за семью морями.

Неизвестно, что из событий, предшествовавших приступу, сохранилось у него в памяти. Возможно, воспоминания о Давиде, о Шимо лишь смутно мелькали в его голове. Утром в воскресенье (это было последнее воскресенье июня) он взял карандаш и бумагу и принялся рисовать. Он хотел нарисовать снег, но растерялся, потому что для этого ему не хватало цветных карандашей. Ида сказала: «Ты помнишь, когда выпал снег, все вокруг было белым». Узеппе рассердило невежество матери: «Снег, — сказал он, бывает разных цветов, разных, разных, разных». Потом малыш, забыв о снеге, стал рисовать что-то с большим старанием, при этом выражение его лица постоянно менялось: он то улыбался, то грозно хмурил брови, то высовывал язык. Рисунок этот, оставшийся потом лежать на кухне, на взгляд непосвященного представлял собой лишь замысловатое переплетение непонятных линий.

В этот момент с окрестных колоколен раздался полуденный звон колоколов, который почему-то испугал Узеппе. Забыв о рисунке, он подбежал к матери и, уцепившись за нее, спросил неуверенно: «Сегодня воскресенье?» — «Да, воскресенье, — ответила Ида, довольная тем, что он не перепутал дни, — видишь, я не ушла в школу. А на десерт я купила тебе булочки с кремом». — «Я не пойду на улицу, не пойду, ма!» — почти крикнул Узеппе. «Нет-нет, ты останешься дома, со мной… не бойся…»

Почти сразу после обеда небо уже несколько дней затянутое тучами вдруг прояснилось. Ида, как обычно, прилегла немного отдохнуть и сквозь дрему услышала какой-то шум в прихожей. «Кто там?» — спросила она сквозь сон. «Это Красавица, она просится выйти», — ответил Узеппе. Действительно, как обычно в это время, собака тихонько скреблась в дверь и повизгивала, просясь на улицу. Все эти последние дни выпускал и впускал ее Узеппе… Ида, ни о чем не подозревая, заснула тяжелым послеобеденным сном, а Узеппе, выпустив собаку, остался стоять в нерешительности рядом с приоткрытой дверью. Ему казалось, что он должен был что-то сделать. Он вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь. В руках у него был поводок, который он машинально снял с вешалки в прихожей, где тот обычно висел.

Через небольшое окно на площадку залетал свежий ветерок: как дурашливый жеребенок он носился по небу за облаками, разгоняя их. У Узеппе вдруг сильно забилось сердце, но не потому, что он нарушал некую молчаливую договоренность с матерью (об этом он даже не думал), а от радости жить! Его дремлющая память вдруг проснулась, но дни он по-прежнему путал. Конечно, было воскресенье, но Узеппе думал, что это было воскресенье предыдущей недели… В это время он обычно направлялся с Красавицей в лесной шатер… Собака побежала впереди, а малыш, бормоча что-то себе под нос, спустился по лестнице вслед за ней… Так Узеппе вышел на свою последнюю в жизни прогулку. Старая привратница дремала в своей комнатке, уронив голову на руки. При выходе со двора Узеппе, как обычно, взял собаку на поводок. Мы знаем, что в голове у Красавицы были часы, но календаря там не было, поэтому она радостно запрыгала, готовая идти с малышом на берег реки, где Шимо назначил им встречу. Красавица, как и малыш, рассчитывала, по-видимому, застать Шимо в его шалаше! Почему ее обычная рассудительность не подсказала ей на этот раз отговорить малыша идти на реку? По-видимому, и ребенок, и собака на какое-то время забыли о печальных событиях прошедшей недели.

В небе плыли разорванные и преследуемые ветром облака, улицы и проспекты казались шире, как если бы ветер распахнул створки огромных, уходящих в небо дверей. Облака не всегда затемняют небо, иногда они его озаряют: все зависит от их движения и массы. На этот раз солнце не было ими закрыто, его лучи вычерчивали в соседних облаках наполненные светом пропасти и пещеры, которые исчезали под новым порывом ветра. Узеппе слышал солнечный шум облаков. Лучи света двоились или разлетались осколками, в плывущих белых громадах образовывались темные и светлые туннели, небольшие комнатки с горящими свечами, голубые окна, которые то открывались, то закрывались.

Как и всегда в это время дня, улицы были полупустыми, немногочисленные машины и редкие прохожие двигались почти бесшумно… Нередко на нервных и ослабленных болезнью людей успокоительные лекарства, особенно в небольших дозах, оказывают возбуждающее действие наподобие алкоголя. Узеппе находился в состоянии живительного опьянения, как сорванная веточка, поставленная в воду. Его сознание и память потихоньку пробуждались, но события последней недели все еще прятались в тени: он вспоминал о Давиде, но о таком, каким он знал его до того ужасного понедельника. Воспоминание это вызывало у Узеппе какое-то смутное мучительное беспокойство, но предусмотрительная природа старалась зарубцевать эту рану. По дороге, разговаривая с Красавицей, Узеппе пару раз намекнул о назначенной им Давиде встрече, но Красавица возразила: «Нет, нет! Он не назначал нам никакой встречи!» Нахмурив брови и подозрительно взглянув на собаку, Узеппе сказал: «Назначал! Ты что, не помнишь?» Тогда Красавица принялась плясать вокруг него, повторяя на разные лады: «А сейчас мы идем к Шимо!» — так делают няньки («Смотри, птичка летит!»), чтобы отвлечь ребенка и, пользуясь моментом, заставить его проглотить еще одну ложку каши.

Когда они пришли на берег реки, небо было ясным и лучезарным, все облака собрались на горизонте, образовав длинную горную цепь. После недавних дождей земля еще не успела просохнуть, да и вода казалась мутноватой, а берег пустынным. Увидев воду, Узеппе инстинктивно подался назад. Он вспомнил об обещании Шимо научить его плавать и о том, что по воскресеньям фильм начинался в три часа: наверное, они пришли слишком поздно, Шимо уже ушел. Красавица подтвердила: начало четвертого. Подходя к шалашу, Узеппе не надеялся встретить там сегодня своего друга.

Войдя внутрь, они поняли, что кто-то тут побывал в отсутствие Шимо: все было перевернуто вверх дном. «Это пираты!» — воскликнул Узеппе в крайнем возбуждении. Содержимое матраца, включая пятнистый балахон, валялось на земле рядом с наматрасником. Будильник и фонарик исчезли, огрызок свечи по-прежнему стоял на своем месте. К счастью, главные сокровища, спрятанные Шимо в матрасе, тоже сохранились: прежде всего, небезызвестная медаль Джиро дʼИталия, хоть и без обертки (она валялась тут же), но в хорошем состоянии, а также застежка от обуви и разноцветная расческа. В голове Узеппе хранился полный перечень богатств Шимо: почему-то исчез лишь сломанный стеклоочиститель. Кроме того, не было баночек с консервами, но их мог съесть и сам Шимо.