La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

Так они и шли: Узеппе, сидя верхом на Красавице, как на маленькой лошадке, прижимался головой к боку матери, которая одной рукой поддерживала его. Пройдя несколько шагов, они оказались у лесного шатра. Малыш, уже засыпающий, разжал, наконец, кулак, и палка упала на землю. Наступил вечер, и под потолок шатра, в кроны деревьев, слетелись птицы. По-видимому, это были скворцы: именно отцы скворцовых семейств имеют обыкновение собираться вместе и устраивать концерты. Нынешний был презабавен: один хорист насвистывал, другой выводил рулады, третий заливался трелями, четвертый чмокал клювом; потом они передразнивали друг друга и даже копировали голоса других пернатых собратьев, вплоть до молодых петушков и цыплят. Узеппе никогда не был здесь раньше в столь поздний час, и концерт этот стал для него приятным сюрпризом: он радостно рассмеялся сквозь сон. Трио Красавица-Ида-Узеппе продвигалось так медленно, что этот вечерний концерт еще долго сопровождал их…

В Сан Паоло Ида и Узеппе с помощью незнакомых людей сели в трамвай, а Красавице пришлось бежать сзади него. Узеппе спал у матери на коленях, и ей показалось, что тельце сына еще уменьшилось в размерах. Вдруг она вспомнила свою первую с ним поездку на трамвае, когда она везла его, новорожденного, от повивальной бабки Иезекиили в районе Сан Джованни.

Впоследствии район этот, как и район Сан Лоренцо, как богатые кварталы вокруг Виа Венето, стали вызывать у нее страх. С той поры, когда отец пел ей «Милую Аиду», мир вокруг Идуццы Рамундо сильно сузился.

От Сан Паоло до Тестаччо путь был недолгим. На каждой остановке Красавица, чтобы показать, что она не отстала от трамвая, подпрыгивала к окну, почти доставая до него мордой. Пассажиры смеялись. В соревновании с трамваем Красавица победила: когда Ида и Узеппе вышли на своей остановке, собака уже ждала их там.

Труднее всего было подняться по лестнице на последний этаж. Привратницы на месте не было, наверное, она ужинала. Застенчивость Иды, как обычно, не позволила ей обратиться к кому-нибудь за помощью. Так они и поднимались, прижавшись друг к другу, как раньше на берегу Тибра. Узеппе спал, изредка бормоча что-то неразборчивое. Пряди волос падали ему на глаза. По радио уже передали вечерние новости, теперь из приемников доносились звуки эстрадной программы.

Из-за своего долгого послеобеденного сна ночью Ида никак не могла уснуть. Через два дня работа в школе заканчивалась, но уже завтра утром, не откладывая, надо было, как и договаривались, позвонить докторше, а потом, возможно, решиться на новый визит к профессору Маркьонни, хотя она знала, что малышу это было так же неприятно, как и ей. Она представляла себе, как они с Узеппе снова идут по больничным коридорам, которые казались ей теперь извилистой белой полосой, а по сторонам ее слышатся крики сумасшедших… Потом перед ее глазами встали крохотные, как в перевернутом бинокле, деревенские виды их с Узеппе каникул в Вико, а затем — снова больничные стены, кабинет электроэнцефалографии… Но вскоре неясное завтра отступило на второй план, Ида погрузилась в сегодняшнюю ночь, спокойную и тихую, которая, казалось, должна была длиться вечно.

Узеппе мирно спал, Красавица тоже, растянувшись на полу около кровати, а Ида все еще не ложилась. Как зачарованная, стояла она на коленях перед кроватью, положив локти на матрац и обхватив голову руками. Она смотрела на спящего Узеппе, который ровно дышал во сне. Луны не было, однако света от звездного неба хватало, чтобы Ида могла видеть его: малыш лежал на спине с полуоткрытым ртом, раскинув руки по подушке. В голубовато-золотом свете звезд его тельце под простыней представало совсем крохотным, почти не существующим, как в голодные военные годы. Но этой ночью, слушая ровное дыхание сына в тишине комнаты, Ида думала, что впереди у них — вечность.

Радио уже давно молчало, машин на улице тоже не было, только изредка слышался шум последних трамваев, направлявшихся в парк, да чьи-то пьяные голоса. Иде почудилось, что звуки эти запутались в густой сети молчаливых звезд на небосклоне, а комната куда-то плывет в ночи, как корабль без навигационных приборов, и что все это происходит год назад, прошлым летом; тогда Узеппе еще не «падал», а в соседней комнате спал Нино.

Было темно, на террасе одного из соседних домов пропел первый петух. Красавица заворчала во сне: наверное, ей снилась схватка с пиратами-волками. Едва забрезжил рассвет, она вскочила, ушла в прихожую и растянулась на полу перед дверью, как будто собиралась охранять квартиру от вторжения чужих и злых людей. Перед рассветом Ида прилегла и задремала… Послышался ранний звон колоколов на колокольне Святой Марии Освободительницы…

Утро было ясным, безветренным и жарким. Когда около восьми Ида собралась уходить, Узеппе еще спал. Ставни были закрыты, и в спокойном сумраке комнаты лицо малыша казалось румяным, дыхание — ровным, только вокруг глаз виднелись темные круги. Ида осторожно убрала со лба спящего пряди влажных от пота волос и тихонько позвала: «Узеппе…» Малыш чуть приподнял веки, приоткрыв голубую полоску глаз, и ответил: «Ма…» — «Я ухожу, но очень скоро вернусь… Жди меня дома и никуда не уходи… Я мигом…» — «Да…»

Малыш закрыл глаза и продолжал спать: Ида на цыпочках вышла из комнаты. Красавица молча проводила ее до двери. Ида хотела было закрыть входную дверь на ключ, но ей стало стыдно: она унизила бы малыша в глазах Красавицы. Она тихо сказала ей: «Ждите меня дома, никуда не уходите. Я скоро вернусь». Спустившись, она попросила привратницу сходить взглянуть на Узеппе около одиннадцати, если сама она к тому времени не вернется.

Но через час с небольшим (было около половины десятого) Ида вдруг почувствовала себя очень плохо. В это время она сидела в кабинете директорши вместе с другими учителями. Сначала она попыталась все же следить за ходом обсуждения (речь шла о летних лагерях для школьников, о табелях и оценках), но вскоре отчетливо поняла, что все это ее уже не касается. Она слышала звуки голосов вокруг и даже различала слова, но они доходили до нее издалека, как если бы голоса эти были лишь воспоминанием в ряду других воспоминаний, нахлынувших на нее. Ей казалось, что улицы города за окнами охвачены паникой, что звучат слова: «Комендантский час!» и люди прячутся в подъездах. Она не понимала, день теперь или ночь. Вдруг у нее появилось ощущение, что невидимые пальцы изнутри сжимают ей горло и душат ее. В ту же минуту она услышала в тишине отдаленный крик. Странно, но она его не узнала. Тут туман в голове Иды рассеялся, она снова увидела директоршу за письменным столом и сидящих вокруг коллег. Они ничего не заметили: Ида казалась лишь бледнее обыкновенного.

Через несколько минут все повторилось: пальцы, удушье, далекий крик. Ей показалось, правда, что кричала она сама, что стон этот вырвался из ее груди, оставив в горле кровоточащий след. В голове ее, как обрывки бумаги, кружились туманные воспоминания: молодой немецкий солдат, упавший в изнеможении на ее тело… она, ребенок, в деревне у бабушки с дедушкой, во дворе режут к празднику козочку… Потом видения исчезли и туман рассеялся, но в течение четверти часа все повторилось еще дважды через более или менее равные промежутки. Ида вскочила со стула и, пробормотав какие-то извинения, побежала в кабинет секретарши (где сегодня никого не было) позвонить домой по телефону.

На звонок никто не ответил, но, по разным причинам, так случалось и раньше: Узеппе или не сразу подходил к телефону, или не подходил вообще. Однако на этот раз безответные звонки там, в квартире на улице Бодони, звучали для Иды как сигнал бедствия и требовали ее немедленного присутствия. Ида выронила трубку из рук, которая так и осталась висеть на проводе. Не заходя в кабинет директорши, она бросилась к выходу. На лестнице ее снова настиг странный спазм в горле, но крик на этот раз прозвучал глухо, как эхо отдаленного знакомого Иде голоса. Туман, застлавший было ей путь, мгновенно рассеялся.

В вестибюле школьный привратник что-то прокричал ей вослед: как обычно, придя утром, Ида оставила в его комнатке сумку с покупками, сделанными до начала рабочего дня. Ида увидела, как шевелятся его губы, но голоса не услышала. В ответ она лишь махнула рукой. Привратница дома на улице Бодони тоже что-то говорила ей и радостно кивала головой, довольная, что мать Узеппе так скоро вернулась, но Ида не слушала ее.

На пути от школы до дома шумы улицы не доходили до нее: их перекрывала звучащая у нее внутри заунывная мелодия, которую она не слышала со времени своего последнего посещения гетто. Это была размеренная погребальная песня, доносящаяся откуда-то из-под земли. Несмотря на спокойный и даже мягкий характер, она вызывала ужасные ассоциации. В ней слышались усталость и смирение, как будто на закате созывали в загон возвращающееся с пастбища стадо… Когда Ида вошла во двор, внешние звуки вновь обступили ее со всех сторон: голоса людей, звуки радио из открытых окон. Она не осмелилась взглянуть на окно своей кухни, за которым Узеппе обычно ожидал ее возвращения. Она еще надеялась, что он стоит там, прильнув к стеклу, и оттягивала минуту, когда надежда эта могла исчезнуть.