Демократия (сборник) - Видал Гор

Это были люди, каждый из которых знал кого-то, кто знал кого-то, кто знал, что в одну из ночей 1972 года, когда у Гарри Виктора закончились первичные выборы в Калифорнии, еще до того, как закрылись избирательные участки, Инез Виктор улетела обратно в Нью-Йорк на самолете для прессы и пела «Теперь все кончено, мой бедный бэби» вместе с оператором из Эй-би-си и фотографом из «Роллинг стоун».

Все эти люди видели Инез — через телефотообъективы, — когда она сушила прекрасные светлые волосы своей Джесси у плавательного бассейна рядом с домом в Амагансетте. Все эти люди видели Инез — в «Дейли ньюс», — когда она покидала больницу «Ленокс-Хилл» с Эдлаем, снимки были сделаны в связи с его первой автомобильной катастрофой. Все эти люди видели фотографию за фотографией знакомого беспорядка в библиотеке квартиры в районе Центрального парка: кувшины из Кантона, наполненные маркировочными карандашами, пачки «Монда», «Форин афферз» и «Гарвард бизнес ревью», блокноты для деловых записей, несколько телефонов, фотографии в рамках, запечатлевшие Гарри Виктора на барбекю с Элеонорой Рузвельт, Гарри Виктора, проходящего через полицейский кордон с Корретой Кинг, и Гарри Виктора, играющего на берегу в Амагансетте с Джесси и Эдлаем и с русским волкодавом Фрэнсис Ландау.

Эти люди собирали свою пошлину.

Этим я хочу сказать, что Инез Виктор рассматривала большинство событий как возможность быть сфотографированной.

Этим я хочу сказать, что Инез Виктор выработала особую манерность, характерную для людей, постоянно бывающих на публике: фиксировала свой взгляд на чем-то в отдалении, привыкла успокаивать себя, стирая эмоции с лица, прижимая к вискам средние пальцы, заметно часто моргала, так как вспышки камер вызывали постоянное раздражение сетчатки ее глаз.

Этим я хочу сказать, что Инез Виктор утратила определенные детали.

Вспоминаю, как однажды я присутствовала в номере-люкс отеля «Дорал» в Майами в один из последних дней суеты кампании 1972 года за избрание Гарри Виктора, когда репортер из отдела публицистики Ассошиэйтед Пресс спросила Инез, чем приходится «поступаться больше всего» ради общественной жизни.

«В основном — памятью», — сказала Инез.

«Памятью?» — повторила женщина из Ассошиэйтед Пресс.

«Да, памятью. Именно ее я назвала бы главной ценой. Безусловно». В то утро люкс в «Дорал» представлял собой кресало, из которого высекали искры. На диванчике, который двое рабочих тащили обратно к стене, сидел Билли Диллон и пытался говорить по телефону. В прихожей звукооператор одной из телекомпаний упаковывал оборудование, оставленное прошлой ночью.

«Мне кажется, я могу говорить и за Инез, заявляя, что мы ждем того времени, когда будем простыми мистер и миссис Виктор», — сказал Гарри накануне вечером во время своего выступления, которое передавали по всем трем телеканалам. Теперь Инез стоя искала чистую пепельницу на столике на колесах, уставленном полупустыми бокалами.

«Что-то вроде шокотерапии», — добавила она.

«Вы имеете в виду, что прошли курс шокотерапии?»

«Нет. Я имею в виду, что вы теряете нить. Как если бы вы прошли курс шокотерапии».

«Понятно. „Теряете нить“ чего именно?»

«Того, что произошло».

«Понятно».

«Того, что вы сказали. И не сказали».

«Да. Понятно. Во время кампании».

«Ну, не совсем. Во время… — Инез оглянулась на меня за помощью. Я прикинулась увлеченной газетой „Геральд“, выходившей в Майами. Инез опорожнила пепельницу в крышку из-под кинопленки и снова села. — Во время всей вашей жизни».

«Вы упомянули шокотерапию. А сами вы никогда не…»

«Я же сказала — нет. Или я не сказала — нет? Я сказала „как если бы“. Я сказала „что-то вроде“. Я имела в виду, что вы слили горючее. Сбросили груз. Катапультировали команду. Вы теряете нить».

Наступило молчание. Билли Диллон повесил телефонную трубку на плечо и показал, как отбивают мяч внутренней стороной ракетки. «Инез, это игра, это теннис» — так Билли Диллон обычно говорил Инез об интервью. Между ними это было принято. Например, в то утро, когда Инез сказала, что не будет давать интервью АП, поскольку я специально пришла с ней повидаться. «Обязательно будешь, — сказал Билли Диллон. — Оно продлится всего икс минут. Ограниченное время. На время этих икс минут ты здесь для того, чтобы играть. Ты установишь мяч, — здесь Билли Диллон сделал паузу и продемонстрировал скрытую подачу, — между линиями. Главная цена, которую приходится платить за общественный образ жизни, — частная жизнь, Инез, это легкий удар. Самое сложное в вашингтонской жизни — найти няню, когда идешь на званый ужин в „Гридироне“[123]. Забавная сторона вашингтонской жизни — это когда уводишь друзей из дома в кафетерий сената поесть бобового супа. Ты пробовала приготовить его дома по рецепту, но вкус получается всегда не тот. Да, ты собираешь рецепты. Да, ты обеспокоена тем, что на питание семьи уходит все больше денег. Девяносто девять процентов твоих знакомых в Вашингтоне в основном озабочены тем, что на питание семьи уходит все больше денег. Школы. Закладные. Программы. Ты всегда рассматривала победу как оценку не самого человека, но его программы. И еще: возможность поражения ты рассматриваешь со смешанными чувствами. И вот почему: потому, что превыше всего ты научилась ценить момент частной жизни».

«Моменты частной жизни», — беззвучно проговорил Билли Диллон в номере отеля «Дорал».

Инез намеренно отвернулась от Билли Диллона.

«Вот пример. — Она зажгла спичку, посмотрела, как она горит, и задула ее. — Перед тем как сюда прийти, вы посмотрели кое-какие материалы обо мне».

«Да, я выполнила маленькое домашнее задание. — Палец женщины замер у диктофона над кнопкой „стоп“. Теперь уже она беспомощно оглянулась на меня. Я стала смотреть в окно. — Естественно. Это моя работа. Мы все так делаем».

«Я как раз об этом».

«Боюсь, я не совсем…»

«То, что может быть, а может и не быть достоверным, повторяется в материалах до тех пор, пока вы уже не можете отличить правду от вымысла».

«Но поэтому-то я и пришла к вам. Я не пишу статью по чужим материалам. Я ее напишу, исходя из того, что вы мне скажете…»

«Точно так же вы могли бы писать и по вырезкам, — сказала Инез. В ее голосе звучала рассудительность. — Потому что я потеряла нить. О чем я и сказала в самом начале».

ИНЕЗ ВИКТОР УТВЕРЖДАЕТ,ЧТО ЕЕ СЛОВА ЧАСТО ПРИВОДЯТСЯ НЕВЕРНО — в таком виде информация пошла по телетайпам Ассошиэйтед Пресс. «Кто-то там тебе симпатизирует — ведь не напечатали же ИНЕЗ ВИКТОР ОТРИЦАЕТ, ЧТО ПОДВЕРГАЛАСЬ ШОКОТЕРАПИИ», — сказал Билли Диллон, прочтя сообщение.

Я никогда не знала наверняка, что думала Инез о годах, проведенных ею в Вашингтоне и Нью-Йорке. Идея «самовыражения», похоже, ей в голову не приходила. Время от времени она занималась какими-то случайными делами, но не стремилась к постоянному занятию. Даже детали ведения домашнего хозяйства мало ее занимали. Домами, где она жила, занималась вышколенная прислуга, и, несмотря на обилие фотографий в рамках и продуманный беспорядок, они были совершенно лишены индивидуальности, не отражали индивидуального стиля, лишь условности, принятые в среде людей, с которыми она теперь встречалась. Ничто из далекого мира, в котором она выросла, не проникало в мир, в котором она очутилась: Кристианы, как и многие другие семьи на острове, окружали себя напоминаниями о своих свершениях, акварелями и раскрашенными чайными чашками, свидетельствами того, что здесь знают языки, и музыкальными инструментами, на которых могли играть, рекомендательными письмами и сувенирами, приобретенными в свадебных путешествиях, на выставках лошадей и во время путешествий в Китай, и именно отсутствие подобного груза с потонувшего корабля составляло отличительную черту домов Инез — как если бы она застегнула привязные ремни и взмыла с дематериализовавшегося под ней острова.