Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

Это письмо вконец расстроило Арачаева. "Да, я действительно груб, необразован, неотесан, — думал он в отчаянии, — как я мог оскорбить несчастных, одиноких женщин? Я поступил действительно не по-мужски. Не разобравшись, не выяснив сути дела, оскорбил такую молодую, беззащитную девушку… Да, она умница, она идеал, она замечательна… А я глупец, я старый пень… Такое счастье, такая красивая, наивная девушка мне доверилась, открылась, можно сказать призналась в любви, а я скотина. Да я просто идиот… Кроме этого водхоза ничего не вижу…"

Но еще больше его поразила масса высокоинтеллектуальных слов. На следующий день Цанка был в районной библиотеке. (По этому поводу в округе было много различных пересудов — однако большинство с пониманием одобрили этот энтузиазм и творческий порыв замуправляющего.) В читальном зале он долго ковырялся в толстых словарях. Все выяснил, только не узнал, что значит P.S. Пришлось идти к директору школы — самому грамотному человеку в районе. После этого решил ответить девушке таким же умным языком. Вновь весь вечер просидел в библиотеке. Напичкал текст всякими высокопарными извинениями и поклонами. Дома перед сном прочитал письмо вновь и сам прослезился от трагизма и мольбы содержания. Только тогда успокоился, почувствовал себя облегченно, прощенным. Цанка ясно осознал, что ответственен за судьбу несчастной девушки. Он вновь представил ее красоту и понял, что любит, любит сильно, зачарованно… Он блаженен!

Правда, наутро прочитав накануне выстраданное послание, он порвал его в клочья и выкинул в унитаз… Литература понесла невосполнимый ущерб. И это правда. Сколько уникальных, чистосердечных творений унесли вода, ветер, огонь и просто мусорное ведро?!

А тогда Цанка просто испугался, что это послание прочитает кто другой, кроме любимой, и будет смеяться над его глупостью и слабостью, не поймут его искреннего порыва, будут плевать в изнанку его души. Решил он все это высказать Мадлене лично, прямо в лицо, и если потребуется стать на колени в извинениях. Он хотел видеть ее, слышать, говорить с ней.

Вновь упрашивал Цанка Саренбаева дать ему двухнедельный отпуск, даже без содержания.

— Ты что, влюбился, что ли? — возмущался управляющий. — Вновь в Алма-Ату едешь? Небось повстречал там какую-нибудь сучку… Сколько здесь незамужних, и твоих землячек — одна другой краше, а ты — ненормальный.

Но Цанка был непреклонен, уперся, как бык, в одно. Он видел перед глазами только прекрасное творение — лицо и тело Мадлены. Разве мог старый болван Саренбаев встретить здесь такую красавицу, такую умницу… А как она поет!

— Ладно, дам на неделю командировку, только чтобы каждый день был в главке. Я лично проверю, — ворчал недовольно управляющий, потом дал массу поручений и наказов, в конце спросил: — Деньги есть?

— Немного есть, — сжался Арачаев, — но можно я еще возьму по расходному?

— Ой, Цанка, Цанка, — мотнул головой Саренбаев, — вижу я, не то с тобой, не то… Эти поездки к добру не приведут. Столичные девки — твари.

— Да не к девкам я, — оправдывался Цанка.

— Тогда к мужикам, что ли? — усмехнулся Саренбаев. — Ладно, пиши, сколько хочешь, потом на премию приказ выдумаешь.

— Спасибо! — улыбался Цанка.

Тотчас выслал Мадлене телеграмму, следом выехал сам. Поезд волочился, как никогда медленно, стоял часами на перегонах, хотя вроде бы и прибыл вовремя. Вновь он летел на такси к окраине Алма-Аты. Празднично и восторженно бежал по любимому коридору, нес в руках дорогие цветы, торт, конфеты. Мадлена была одна. Мать и дочь ушли гулять. Цанка позабыл всю заготовленную речь, долго мялся. Его пугала надменность и отчужденность любимой. А Мадлена была еще прекрасней. На ней было простенькое, туго облегающее, коротенькое платье, она волосы заплела в толстую недлинную косу, сбросила ее на выпирающую грудь, смотрела печально в окно.

— Мадлена, прости меня, — бросился к ней Цанка.

Она чуть отодвинулась, по-прежнему смотрела в сторону.

— За что? — сухо спросила она. — Это моя участь, судьба… Видно, я всю жизнь будут страдать в одиночестве.

— Нет, не говори так, — взмолился Цанка.

— Ничего, я привыкла… Если бы я могла, как другие, кривляться, врать, паясничать… А я… — она пустила большую слезу из глаз, глубоко, с явной горечью глотнула. — Я… я просто дура, наивная дура!

— Нет, нет, нет! Мадлена, милая, я люблю тебя, — кинулся к ней Цанка, схватил ее руку. — Будь моей! Будь моей женой!

— Мне все это противно, противно, — встрепенулась она, и на лице ее застыла мучительная гримаса. — Я не верю, я никому не верю!

— Верь мне, верь, — простонал Цанка и бросился перед ней на колени.

Он еще держал обеими руками ее тонкую кисть, что-то еще говорил, она молчала, повернулась к нему боком, пыталась легонько вырвать ладонь, отошла в самый угол. Цанка на коленях полз за ней, стал целовать ее ручку.

— Перестань, это невыносимо, — тихо шептала она, явно расслабив руку и поднимая ее к животу.

Цанка, как ребенок за соской, тянулся вверх, потом, коснувшись грудью ее бедер, не выдержал, вскочил, в беспамятстве стал обнимать, прижимать к себе, пытаться поцеловать в лицо. Он задыхался в страсти, в нем бурлила энергия, страшная возбужденность. Мадлена не на шутку испугалась, не кричала, но сопротивлялась со всей силой.

— Уйди, уйди, бесстыжий, — в гневе говорила она.

И в это время в дверь резко постучались. Цанка отскочил, остолбенел. Снова стук. Оба застыли в немых позах.

— Мадлена, ты дома? — послышался гнусаво-взволнованный голос матери.

Молодые заговорщицки уставились друг другу в глаза. Мадлена взглядом показала на табурет.

— Иду, иду, — крикнула она матери, и когда проходила мимо Цанка, кинула искоса острый, лукавый взор, шаловливо улыбнулась кончиками губ и совсем по-свойски шепнула: — Ты хоть прибери конечности, успокойся.

Последующие два дня Арачаев был занят делами производства, а вечером с Мадленой ходил в театр, в кино. В потемках зала он бережно обхватывал ее холодную кисть, гладил, как юноша, от этого получал наслаждение. После кинофильма Цанка хотел взять любимую под ручку, однако Мадлена резко отстранилась.

— Ты чеченец? — сверкнули в темноте ее глаза, — и я чеченка. И поэтому прошу тебя соблюдать нормы нашего поведения… Меня в жизни трогали только мои мужья.

— Ой, — удивился Цанка, — а сколько у тебя их было?

Даже во мраке ночи было видно, как нервно дернулась Мадлена, отвернулась, насупившись.

— Так сколько их было? — не унимался партнер.

— Двое, — резко ответила девушка, — меня оба раза воровали, — и потом, меняя тему, со злобой сказала: — Да женитьбы вы все ласковые, а как дорветесь, так не только под ручку, даже близко к женам не подходите… А ты сколько раз был женат?

— У меня было две жены одновременно, — наивно признался Цанка и даже как-то почувствовал себя по-геройски.

Мадлена застыла на месте.

— Как две жены?.. Так ведь это средневековье, дикость… Как они жили с тобой? Я бы никогда этого не вынесла!.. Я удивляюсь! От тебя я такого никак не ожидала.

— Ну, это просто так получилось, — расстроился не меньше девушки Цанка.

— И что, ты к ним одинаково относился?

— По-разному, но уважал, чтил обеих.

— И где они сейчас?

— Их нет в живых.

— Правильно, этого следовало ожидать… Все вы одинаковы… Просто дикость! Я этого никак не пойму. Мне даже страшно с тобой идти рядом.

— Ну, перестань, Мадлена. При чем тут это.

— А ты представь, что у меня два мужа одновременно… Тяжело…

На следующий день, по упорному настоянию Аллы Николаевны, Цанка привел для знакомства в дом Басовых Мадлену. Супруги подготовились к встрече с невестой Цанка основательно: оделись во все праздничное, накрыли обильный стол, подготовили для молодых подарки. Однако вечер получился скучным, вялым, даже тягучим.

Позже, когда Цанка провожал девушку домой, Мадлена беспорядочно говорила:

— А что, этот Басов действительно в горкоме партии работает? Какая у них квартира! А мебель!.. А тебя они любят… А эта мымра — как ее — Алла Николаевна — она по-моему ревнует тебя. Как она смотрела. А ты видел, как у них расставлена мебель? Просто колхоз. А ковер на полу? Нет чтобы повесить его на стену… А ты видел, как расставлена посуда в серванте? Просто уродство. Никакого вкуса… Ой, мне бы такую квартиру, я бы из нее конфету сделала… А у тебя в твоем Чиили — двухкомнатная квартира? Со всеми удобствами? И ты там один живешь?

Цанка только кивал головой.

— Это хоть город — Чиили? продолжала болтать Мадлена. — А там хоть театр кино — есть? А филармония? Ну, деревня. И ты там собираешься жить… Я думаю, что такой работник, как Басов, все может решить. Я имею в виду переезд в Алма-Ату, работу, квартиру и прочее… Тем более, что видно как они любят тебя… И чем ты их покорил? Наверное своими голубыми глазами. Ты умеешь их "строить"… А торт какой был? Просто безвкусица. Ты знаешь как я готовлю? Это моя слабость…