Сборник 'ИЗБРАННОЕ' - Теодор Гамильтон Старджон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Книги, — презрительно фыркнула Зина. Книги, которые она прочитала! Она читала все, что попадалось ей под руки, что могло бы привести ее к пониманию природы живых кристаллов. И на каждую каплю информации, которую она добывала (и передавала Горти) о физиологии, биологии, сравнительной анатомии, философии, истории, теософии и психологии, приходились галлоны самодовольной уверенности, абсолютной уверенности, что человечество было венцом творения. Ответы… в книгах были на все вопросы. Появляется новая разновидность и какой-нибудь ученый муж притрагивается пальцем к носу и провозглашает: «Мутация!» Иногда конечно. Но — всегда? А как насчет спрятавшегося в канаве кристалла, смотрящего сон и рассеянно творящего, при помощи какого-то странного телекинеза, чудо творения?
Она любила, она поклонялась Чарльзу Форту, который отказывался признавать, что любой ответ был единственным ответом.
Она снова посмотрела на свои часы и заплакала. Если бы она только знала; если бы только она могла направлять его… если бы ее саму кто-то направлял, куда-то, куда-то…
Ручка двери повернулась. Зина оцепенела, глядя на нее. Что-то тяжелое надавило на дверь. Стука не было. Щель между дверью и рамой, вверху, стала шире. Затем задвижка подалась и Солум ввалился в комнату.
Его лицо, с отвисшей зелено-серой кожей и болтающейся нижней губой, казалась больше чем обычно нависло над маленькими воспаленными глазками. Он сделал полшага назад, чтобы захлопнуть за собой дверь, и через комнату подошел к ней, его огромные руки были отведены от тела, как бы для того, чтобы предупредить любое движение, которое она могла бы сделать.
Его появление сообщило ей ужасные новости. Никто не знал, где она была, кроме Горти и Банни, которые оставили ее в этом туристическом домике прежде чем перейти через дорогу к карнавалу. А когда последний раз слышали о Солуме, он был в пути вместе с Людоедом.
Итак — Людоед вернулся и он столкнулся с Банни или с Горти, или с обоими и, хуже всего, ему удалось получить информацию, которую покорности и нарастающего ужаса.
— Солум…
Его губы зашевелились. Его язык прошелся по блестящим острым зубам. Он протянул к ней руки и она отпрянула.
А затем он упал на колени. Медленно двигаясь он взял ее крошечную ногу в одну из своих рук, склонился над ней с выражением, которое без сомнения было почтением.
Он поцеловал ее подъем, удивительно нежно, и он заплакал. Он отпустил ее ногу и сидел там, погрузившись в сильные, беззвучные, сотрясающие все тело рыдания.
— Но, Солум… — сказала она, ничего не понимая. Она протянула руку и коснулась его мокрой щеки. Он крепче прижал ее. Она смотрела на него в полном недоумении. Давным-давно она бывало интересовалась, что происходит в сознании, спрятанном за этим уродливым лицом, сознании запертом в молчаливом, лишенном речи пространстве, когда весь мир проникал внутрь через наблюдательные глаза и оттуда никогда не выходило ни выражения, ни вывода, ни эмоции.
— Что случилось, Солум, — прошептала она. — Горти…
Он посмотрел на нее и быстро кивнул. Она уставилась на него.
— Солум, ты слышишь?
Он казалось колебался; затем он показал на свое ухо и покачал головой. И тут же он показал на свою голову и кивнул.
— О-о-о… — выдохнула Зина. Годами в карнавале шли ленивые споры о том, был ли Человек с кожей аллигатора действительно глухим. Были случаи, которые подтверждали и, что он был и что не был, Людоед знал, но никогда не говорил ей. Он был — телепатом! Она покраснела, когда подумала об этом, о тех случаях, когда карнавальщики наполовину шутя оскорбляли его; и что еще хуже, о реакции посетителей, охваченных ужасом.
— Но, что случилось? Ты видел Горти? Банни?
Его голова дважды кивнула.
— Где они? Они в безопасности?
Он показал большим пальцем в сторону карнавала и грустно покачал головой.
— Людоед схватил их?
Да.
— А девушку?
Да.
Она соскочила с кровати и стала ходить взад вперед, игнорируя боль.
— Он послал тебя сюда, чтобы привести меня?
Да.
— Тогда почему ты не схватишь меня и не потащишь обратно?
Нет ответа. Он слабо задвигался. Она сказала:
— Давай разберемся. Ты забрал кристаллы, когда он послал тебя…
Солум постучал себя по лбу и раздвинул руки. Вдруг она поняла.
— Он загипнотизировал тебя в тот раз.
Солум медленно покачал головой.
Она поняла, что это было ему безразлично тогда. Но в этот раз было по-другому. Что-то произошло, что изменило его решение, и радикально.
— О, как было бы хорошо, если бы ты мог говорить!
Он сделал быстрые, горизонтальные и круговые движения своей правой рукой.
— Ну да, конечно! — воскликнула она. Она бросилась к потертому бюро и своей сумочке. Она нашла свою ручку; у нее не было никакой бумаги, кроме чековой книжки. — Вот, Солум. Скорее. Расскажи мне!
Его огромные руки охватили ручку, полностью скрыли узкую бумагу. Он быстро писал пока Зина нетерпеливо сжимала руки. Наконец он передал написанное ей. Его почерк был аккуратным, почти микроскопическим, и аккуратным как гравировка.
Он написал, кратко:
— М. ненавидит людей. Я тоже. Не так сильно. М. нужна помощь, я помог ему. М. нужен был Горти, чтобы он мог причинить больше зла людям. Мне было все равно. Еще помог. Люди никогда не любили меня.
Я человек, немного. Горти совершенно не человек. Но когда Гавана умирал, он хотел, чтобы спела Малышка. Горти прочел его мысли. Он знал. Времени не было. Была опасность. Горти знал. Горти не спасал себя. Он сделал голос Малышки. Он пел для Гаваны. Потом было слишком поздно. М. пришел. Схватил его. Горти сделал это, чтобы Гавана мог умереть счастливым. Это не помогло Горти. Горти знал; все равно это сделал. Горти это любовь. М. это ненависть. Горти больше человек, чем я. Мне стыдно. Ты сделала Горти. Теперь я помогу тебе.
Зина прочитала это, ее глаза сделались очень яркими.
— Значит Гавана мертв.
Солум сделал выразительный жест, повернув свою голову руками, показав на свою шею, громко щелкнув пальцами. Он погрозил кулаком в сторону карнавала.
— Да. Людоед убил его… Откуда ты знаешь о песне?
Солум постучал себя по лбу.
