Возрожденный Дракон - Роберт Джордан

— Тем, что принадлежит тебе, — сказал Ба'алзамон. Чернота, вихрящаяся вокруг него, как будто смеялась. — Ты всегда считала себя более великой, чем была на самом деле, Ланфир.

Это имя резануло слух Перрина остро отточенным ножом. Одна из Отрекшихся появлялась в его снах. Морейн была права: некоторые из них оказались на свободе.

Женщина в белом уже стояла, трон исчез.

— Я такая великая, какая есть. К чему привели твои планы? Больше трех тысяч лет нашептывания в уши и дергания за веревочки марионеток на тронах? Точно так же, как Айз Седай! — Она голосом вложила в это имя все свое презрение. — Три тысячи лет — и все же Льюс Тэрин снова разгуливает по миру, а эти Айз Седай едва не посадили его на привязь. Ты можешь контролировать его? Можешь ли ты направлять его поступки? Он был моим задолго до того, как та соломенноволосая девчонка, Илиена, увидела его! И он будет моим снова!

— Теперь ты служишь самой себе, Ланфир? — Голос Ба'алзамона был тих, но пламя непрерывно бесновалось в его глазах и во рту. — Ты отреклась от своих клятв Великому Повелителю Тьмы? — На мгновение тьма почти поглотила его, сквозь нее просматривались только сверкающие огни. — Их не так легко нарушить, как клятвы Свету, который ты покинула, провозгласив о своем новом хозяине в самом Зале Слуг. Твой хозяин будет владеть тобой всегда, Ланфир. Так будешь служить или выбираешь бесконечную боль, вечное умирание без освобождения?

— Я служу. — Несмотря на сказанные слова, она стояла гордо и вызывающе. — Я служу Великому Повелителю Тьмы и никому больше. Вечно!

Длинные ряды зеркал начали исчезать, будто черные волны перекатывались через них, подбираясь все ближе к центру. Темный прилив затопил Ба'алзамона и Ланфир. Затем все покрыла чернота.

Перрин почувствовал, как Прыгун зашевелился, и был рад следовать за ним, по-прежнему чувствуя под рукой мех. До тех пор пока Перрин не двинулся с места, он не сознавал, что может это сделать. Он попытался понять, разгадать все, что видел, но не мог. Ба'алзамон и Ланфир. Его язык прилип к небу. По какой-то причине Ланфир пугала его куда больше, чем Ба'алзамон. Может быть, потому, что она возникла в его снах, когда он был в горах. О Свет! Одна из Отрекшихся в моих снах! О Свет! И если он ничего не упустил из этого разговора, она в открытую не повиновалась Темному. Его учили, что Тень не имеет власти над тобой, если ты ее отвергаешь. Но как могла Друг Тьмы — и не просто Друг Тьмы, а одна из Отрекшихся! — столь вызывающе вести себя перед Тенью? Я, должно быть, сошел с ума, как брат Саймона. Эти сны свели меня с ума.

Постепенно тьма снова стала туманом, и к тому времени, когда туман рассеялся, они с Прыгуном вышли на травянистый склон холма, залитый солнечным светом. В чаще у подножия холма запели птицы. Перрин оглянулся. Холмистая равнина, кое-где усеянная группками деревьев, простиралась до самого горизонта. Нигде не было видно и признаков тумана. Большой серый волк стоял рядом, наблюдая за юношей.

— Что это было? — спросил Перрин, постаравшись преобразовать вопрос в мысль, понятную волку. — Почему ты мне это показал? Что же это было?

Эмоции и образы заполнили его мысли, и разум судорожно пытался подобрать к ним слова. То, что ты должен был увидеть. Будь осторожен, Юный Бык. Это опасное место. Будь осторожен, как щенок, охотящийся за дикобразом. Последний образ возник как Маленькая Спина в Колючках, но его мозг назвал животное так, как называют его люди. Ты слишком молод, слишком неопытен.

— Было ли это реальным?

Все, что можно увидеть, и даже то, чего увидеть нельзя, — реально. И это было все, что сказал Прыгун.

— Прыгун, как ты здесь очутился? Я видел, как ты умирал, и я это чувствовал.

Здесь все. Все братья и сестры, которые есть, все, кто был и кто будет.

Перрин знал, что волки не умеют улыбаться, во всяком случае, так, как человек, но ему показалось, что Прыгун усмехнулся.

Здесь я могу парить, как орел. Волк напрягся и прыгнул вверх. Он поднимался выше и выше, пока не превратился в маленькую точку на небе. Последней мыслью волка, вспыхнувшей в мозгу Перрина, было одно слово: «Парить!..»

Перрин, открыв рот, следил за волком. Он действительно взлетел! Внезапно глаза у него защипало, юноша прочистил горло и поскреб нос. Еще немного, и я расплачусь, как девчонка. Без всякой задней мысли он огляделся, не видит ли кто его, и все вокруг изменилось.

Перрин стоял на возвышении, окруженный затененными, неясными склонами и буграми. В отдалении они, казалось, очень скоро исчезали. Внизу стоял Ранд. Мужчины, и женщины, и Мурддраалы образовали вокруг него неровный круг. Взгляд Перрина скользнул вправо. Вдали выли собаки, и Перрин понял, что они за кем-то охотятся. Запах Мурддраалов и вонь жженой серы наполняли воздух. Волосы на затылке Перрина встопорщились.

Кольцо из Мурддраалов и людей смыкалось вокруг Ранда, они шли будто во сне. И Ранд начал убивать их. Огненные шары вылетели из его рук и уничтожили двоих. Сверкнувшая сверху молния испепелила еще нескольких. Потоки света, подобные раскаленной добела стали, вылетали из его кулаков. Но те, кто уцелел, продолжали медленно приближаться к Ранду, будто никто из них не видел, что происходит. Они умирали один за другим, пока не осталось никого.

Тяжело дыша, Ранд упал на колени. Перрин не понимал, смеется он или плачет, похоже было и на то и на другое.

За косогором появились силуэты. Люди и Мурддраалы неумолимо приближались к Ранду.

Перрин сложил руки рупором:

— Ранд! Ранд, их еще больше подходит!

Стоящий на коленях Ранд, оскалившись, вывернул шею и посмотрел на него. Пот каплями стекал по его лицу.

— Ранд, они!..

— Да чтоб ты сгорел! — взвыл Ранд.

Свет обжег, ослепил Перрина, и чудовищная боль пронзила его.

Постанывая, он свернулся клубком на узкой кровати, свет все еще горел под его веками. Болела грудь, юноша прикоснулся к ней и сморщился от боли, нащупав под рубашкой ожог. Пятно было не больше серебряного пенни.

Снова и снова он заставлял напрягаться сведенные судорогой мышцы и наконец выпрямил ноги и растянулся в темной каюте.

Морейн! На этот раз я должен ей сказать. Но сначала подожду, когда уймется боль.

Но как только боль стала стихать, им овладела слабость. Перрин почти убедил себя, что надо встать, и тут сон вновь утянул его в свою пучину.

Когда юноша открыл глаза, он лежал, уставившись в балки над головой. Свет, пробивающийся в щели над дверью и под ней, подсказал ему, что уже наступило утро. Он приложил руку к груди, чтобы убедиться, что все пережитое выдумка, как вымысел и то, что он почувствовал ночью, и что ожог — всего-навсего ночной кошмар…