Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Петр пошагал, разгладил несколько раз бороду, оглянулся на запертую дверь в комнату попадьи и заговорил уже вполголоса.

Видите ли, Семен Васильевич, я сам хотел поговорить с вами об этом, но пока не решался. Да, не решался… Дело в следующем. Я, конечно, не мешаюсь в женские дела, но нечто уже слышал. Конечно, женский ум, как трость, колеблемая ветром, а все-таки есть своя острота… да. Мы и не замечаем, а женщина уже видит по своему малодушию, ибо сама есть скудельный сосуд.

О. Петр еще походил и после паузы продолжал:

– Весьма мне даже жаль вашу молодую подружию…

– Как жаль?

– Да так… Трудненько придется молодой госпоже при их полной неопытности жизни… Нечто уже говорят злые языки, говорят, прикрывая себя некоторой жалостью якобы к сироте. Бывает… То есть женский пол весьма жалеет Настеньку, хотя еще ничего и не обозначилось, за что бы, ее жалеть, как вот вы и сами изволили сейчас говорить, Семен Васильевич.

– Кто же говорит, о. Петр?

– Nomina odiosa sunt[4], ежели изволите помнить, как говорили латиняне. Сие безразлично и для вас даже ненужно. Заключение, по-моему, одно: вам необходимо оберечь младую подружию от сих пустых женских слов, чтобы она прежде времени сама не ожесточилась. Бывает по неопытности лет это часто… Нужно беречь госпожу, а когда она освоится со своим новым положением, то и сама будет знать, что ей подобает делать.

Этот случайный разговор открыл глаза Семену Васильевичу на то, о чем он боялся догадаться, именно, о той глухой оппозиции, которую Анна Федоровна неизбежно должна встретить в окружающих. Кто мог что-нибудь говорить про нее? Конечно, старая нянька Гавриловна, выжившая из ума, попадья, совавшая свой нос в чужие дела, старые дворовые из Парначевки. Он никому не делал зла, а они отравляли ему самое лучшее время капля по капле. Вот почему Аня сделалась совершенно равнодушной к постройке новой усадьбы. Вероятно, она уже что-нибудь слышала и не хочет только его беспокоить.

Несколько раз Семен Васильевич думал вполне откровенно объясниться с женой, но из этого ничего не выходило. Ему было жаль разрушать этими объяснениями счастливый призрак медового месяца. В свое время все придет, зачем предупреждать события. Пока он предпринял только одно, именно, предложил уехать из Парначевки раньше предполагавшегося срока. Анна Федоровна с радостью ухватилась за эту мысль, так что даже выдала свое искреннее желание поскорее расстаться со своей усадьбой, которой еще так недавно гордилась.

– Нам необходимо заехать к дяде Захару Ильичу в Заозерск, – объяснял Семен Васильевич деловым тоном. – Всего шестьдесят верст на лошадях. Старик, конечно, чудак, а все-таки он остается старшим в нашем роде.

– Я ничего не имею и даже очень рада… Сначала дядя мне не нравился, а потом… Одним словом, я буду рада его видеть.

– Должен тебя предупредить: он живет чудаком, и нужно быть готовым ко всему.

Семена Васильевича неприятно поразило то, что жена ни слова не сказала о Настеньке, точно бедная девочка совсем не существовала на белом свете. Она так была рада вырваться, наконец, из своей усадьбы… Потом, чтобы поправить свою ошибку, Анна Федоровна накануне отъезда уверенным тоном заметила:

– Настенька, конечно, поедет с нами…

– Нет, ей в Заозерске нечего делать, – довольно сухо ответил Семен Васильевич. – За ней приедет тетка Варвара Васильевна и увезет в Петербург…

Никакой сцены по этому поводу не произошло, но Анна Федоровна в первый раз почувствовала себя несправедливо обиженной, тем более обиженной, что, действительно, совсем забыла, о существовании Настеньки, когда речь зашла о поездке в Заозерск. Семен Васильевич сделал вид, что ничего не замечает, и тоже чувствовал себя обиженным.

V

Уездный город Заозерск, как многое множество других уездных русских городов, замечателен был тем, что в нем решительно ничего не было замечательного, как выражался известный заозерский остряк Шевяков. Ни добывающей промышленности ни обрабатывающей, ни естественных богатств, ни торгового тракта, ни сплавной реки – как есть ничего. Даже не было местной чудотворной иконы, которая привлекала бы к себе из ближайших окрестностей благочестивых людей. Одним словом, как есть ничего. Кто строил город, когда и для чего – тоже было неизвестно. Сохранилось смутное предание, что через эти места пролегала когда-то волчья новгородская тропа на Двину, по которой удалы добры молодцы новгородские выводили домой и полон, и пушнину, и узорочье, и разную рухлядишку, вообще все, что могли награбить. По другой версии, город был основан одним из московских великих князей-собирателей, который построить город построил, но никому не сказал зачем. Несомненным доказательством древности Заозерска служили развалины какой-то башни, которая, по преданию, стояла в центре уничтоженного беспощадным временем кремля. Заозерцы немало дивились тому, что город стоял в трех верстах от большого озера, а не на самом берегу. Ходила легенда, что в древние времена город стоял у самой воды, но за грехи обывателей озеро ушло от них на три версты. По другой легенде, сам город в одну ночь ушел от озера. Вообще история Заозерска представляла много сомнительного, и было несколько серьезных попыток ее восстановить. Последнее объяснялось тем, что обыватели очень любили свой Заозерск и даже гордились им. Было три таких попытки восстановления истории Заозерска. В первый раз это хотел сделать дедушка нынешнего остряка Шевякова, когда у него не было еще заложено имение, но он потом передумал и решил восстановить кремль. В результате вышло как-то так, что не вышло ни истории, ни кремля, а ассигнованные на это деньги погибли во время крушения знаменитого Скопинского банка. Во второй раз восстановить историю хотел купец Болдырев, когда выиграл двести тысяч. Он даже нарочно ездил в Москву и подыскивал там историка по сходной цене, но историки дорожились, Болдырев обиделся и, назло им, деньги, ассигнованные на историю, употребил на устройство церковного хора при соборе и постройку торговых бань. В третий раз восстановлял историю Захар Парначев, когда у чего в течение трех недель умерло две богатых тетки. Он даже сделал в клубе подписку, которая в один вечер дала семнадцать рублей шестьдесят копеек. Но тут, как на грех, подвернулась сербская кампания, Захар Парначев отправился к генералу Черняеву добровольцем, а Заозерск так и остался без истории.

Мы уже сказали, что обыватели очень любили свой город. И, говоря откровенно, его нельзя было не любить, как последнее дворянское гнездо. Заозерские дворяне славились, потому что сохранили за собой свои поместья, как это было до эмансипации. Чумазый несколько раз делал попытки слопать их, но, прикинув в уме стоимость болот и лесов, откладывал