Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— А с кем?

Говорить, что государь собирался взять с собой своего единственного сыночка, царевича Алексея Алексеевича, Данила не пожелал. Во избежание дурного глаза, да и не только глаза, царевичей являли народу лишь когда их уже впору было женить, а царевен — и вовсе никогда. Только самые близкие их и видели. То, что государь хотел сына учеными лошадками потешить, говорило о его великом доверии к конюхам.

— А с боярами и со стольниками.

— Ну, коли так… Бес с тобой, Данила, все одно — вместе пойдем! Провожу тебя малость. А ты завтра-то приходи! Учить тебя Трещала сейчас не начнет, не до тебя ему, а ты сам поприглядывайся!

Но оказалось, что не столько Томила Данилу провожал, сколько наоборот. И хуже того, пользуясь тем, что Данила все еще плохо знал Москву, хитрый скоморох повел его от Яузы по Солянке, а там близ Всехсвятской церкви постучался в некий двор.

За высоким забором сперва Томилу знать не знали и гнали гнилыми словами. Сколько он ни требовал торгового человека Перфишку Рудакова, сколько ни ссылался на молодого Трещалу, ответ был один: коли не угомонишься, страдник, кобелей спущу! И при том — точное указание направления, куда бы скомороху лететь через семь гробов с блядским присвистом.

Даниле эта унылая ругань надоела.

— Пойду я, — сказал он, — а ты тут сам разбирайся.

— Ты завтра приходи, — попросил Томила. — Трещала оклемается, совсем бодр будет, потолкуете. И узнаешь заодно, когда нашей стенке на лед выходить.

— Да разве не каждый день бои? — удивился Данила, несколько зим подряд урывавший хоть немного времени — посмотреть, что на реке делается.

— В иные дни конские бега, это — надолго. А стенок на Москве немало собирается, есть посильнее, есть послабее. Нам же, сильным, нужно знать, когда государь пожелает боями тешиться, тогда и выходить. А про то, может, только в понедельник и узнаем. Государь-то всякий раз, как из Кремля выезжает, указ пишет — кому за него оставаться.

— Даже когда на реку? — удивился Данила.

— Ему, государю, так положено. Вот ведь бесов Перфишка! Как его не надобно, так он тут и в ногах путается! Как занадобился — прячется! И от кого, сучий потрох, прячется?!

— Бог в помощь! — С тем Данила, кивнув, и поспешил прочь.

И, разумеется, не спросил у Томилы направления. Он понял, что забрел не туда, оказавшись уже чуть ли не на Мясницкой. По его расчетам, он должен был уже выйти к Кремлю, но прохожий, спрошенный о Кремле, очень удивился:

— Так ты не в ту сторону идешь!

Запутавшись окончательно, Данила надулся и решил вернуться назад, чтобы от Всехсвятской церкви пойти в нужную сторону. Шаг у него был скорый, тем более — парень рассердился, и потому он оказался там, где расстался с Томилой, довольно быстро.

К немалому своему удивлению, он увидел скомороха на паперти. Тот явно кого-то поджидал. И на вид был обеспокоен предстоящим разговором.

Данила обогнул бы церковь да и пошел прочь, но он заметил странного человечка. Ростом человечек был невысок, одно плечо выше другого, и кутался в большую волчью шубу так, что и нос не торчал, почему и вынужден был озираться не как добрые люди, а поворачиваясь всем телом. Томила стоял к нему спиной. Зайдя осторожненько справа, а потом слева, человечек словно бы хотел убедиться, что, явившись спереди, увидит приятеля, а не врага.

Это скольжение за скомороховой спиной показалось Даниле любопытным. Опять же — он не забывал, что скоморох каким-то образом причастен к суете вокруг деревянной грамоты. Потому и Данила проделал те же движения — зайдя слева и справа, хорошенько разглядел лицо человечка в волчьей шубе, обычное лицо, лупоглазое и почти безбровое. А потом, увлекшись, оказался настолько близко, что, когда скоморох, будучи тронут за плечо, обернулся, Данила лишь чудом не попался ему на глаза.

— Ну, убедился? — вместо приветствия спросил Томила. — И что ты такого натворил, что от людей прячешься? А, Перфилий?

— Погоди, будут после Масленицы деньги — и прятаться перестану, — ответил тот. — Мне именитые купцы обещали!

— Вот и я с тобой о том же говорить собрался. Отойдем-ка в сторонку.

— А что за дельце?

— Да у вас — товар, у нас — купец.

— Ты о чем, свет?

Данила, сделав несколько шагов, оказался за спиной у скомороха.

— Да о том товаре, что ты из муромских лесов привез. Что ж нам не предложил?

— А у меня все рассчитано, — с гордостью сказал человечек. — Коли Одинцу Трещалино наследство досталось, так к нему товар и доставлен.

— Побойся Бога! С чего это ты взял? Наследство-то — у молодого Трещалы!

— А как оно туда попало? Старый Трещала еще за два дня перед кончиной грозился, что внуку ни черта не достанется! Вот я и сказал кое-кому, что коли наследство — у Одинца, то и…

— Грозился да и передумал! Хочешь покажу?

— А покажи!

— А вот возьмем извозчика — поедем и покажу. Но коли наследство у Трещалы, отдашь нам товар?

— У Одинца забрать да вам отдать? С ума ты сбрел? Да ведь он меня убьет!

— А ты придумай, как тут изловчиться! Эй! Стой!

Томила с Перфишкой Рудаковым уехали, а Данила еще постоял несколько, дивясь тому, что к этому делу и наследство какое-то приплелось. Потом спросил дорогу у приличного человека — приходского батюшки, и по Варварке живо добежал до Красной площади, а там уж он дорогу знал.

На конюшне он первым делом отправился искать кого-то из своих, чтобы поведать о сегодняшнем розыске и его странном завершении. Богдаш запропал, а Семейка с Тимофеем сами имели рассказать нечто неожиданное.

— А знаешь ли, Данила, какое чудо нам с Тимошей сегодня явилось?

— Вам с Тимошей многое явиться могло.

Данила не любил, когда вот этак начинали, заставляли гадать, ломать голову, а потом с шуточкой все предположения опрокидывали.

— Ин ладно, скажу. Авдотьицу мы повстречали.

— Где?!

— А на Красной площади. А с кем была — это, свет, ни в сказке сказать, ни пером описать!

— Что ж не задержали?

— Куда нам ее задерживать, на нее иная управа нашлась, — сказал Тимофей. — Девка-то с женатым мужиком связалась, совесть потеряла! Вот их с тем мужиком жена вместе и застала. Крику было!

— Выходит, прав был Семейка — новый мужик ее из бань увел, а она и рада! — жестко отвечал Данила, очень этим делом недовольный. Уж до чего не любил собственной неправоты — словами не выразить.

— Да ты хоть спроси — что за мужик!

— А хоть бы и боярин Милославский!

— Подымай выше! — Оба товарища захохотали, и Семейка сквозь смех еле выговорил: — Да Стенька же Аксентьев!.. Дружок твой!.. Из Земского приказа!..

— Как — Стенька?..

— А как — у него спрашивай. Мы вышли пирога купить, глядим — Авдотьица твоя, и Стенька с ней! Она его вроде о чем-то просит, он отмахивается. Мы поближе подошли, — Тимофей развел ручищами. — И на тебе! Не одни мы их высмотрели — Стенькина женка там же оказалась!

— Тимофей ее еще раньше заметил да узнал, — поправил рассказ Семейка.

— Померещилось мне, будто она за нами плетется, ну мы и увильнули. А потом глядим — она мужа своего кроет в хвост и в гриву!

— А Авдотьица?

— А вот тут грешны мы тебе, свет, — упустили. Как Стенькина женка вылезла, так Авдотьица словно сквозь землю провалилась. Побоялась, видно, что с нее шапку и повязку сорвут, опростоволосят. Шуму-то было на весь торг!

— На кой ей тот ярыга сдался? — сам себя спросил Данила.

— Ну, хоть жива — и на том спасибо! — Семейка усмехнулся. — А что, свет, ведь ласковое теля двух маток сосет. Уж не помогает ли она и Земскому приказу за тем мертвым телом охотиться? И с них, и с нас берет, а, свет? Что скажешь?

Но Данила ничего сказать не успел. Послышались быстрые шаги, и в дверях шорной явился Богдаш.

— Ну, вот ты где! — воскликнул он. — Цел, невредим!

— А тебя-то где носило? — осведомился Семейка.

Богдаш махнул рукой — мол, и не спрашивай! Сел рядом с товарищем, стянул с головы меховой колпак, пятерней расчесал кудри и фыркнул совершенно по-конски: «Пр-р-р-р!»

Семейка и Данила переглянулись — странен показался им Желвак. Не пьян, не после бессонной ночи, а вроде малость не в своем уме. Богдан же уставился на Данилу, покачал головой — да и расхохотался.

— Пришибу я этого Тимошку, ей-богу, пришибу! Задавлю! — сквозь хохот выговаривал он. — Ему бы на пожаре переполохи подымать! Сбил меня с толку, старый дурак!..

Семейка и Данила одновременно приоткрыли рты — товарищ говорил загадками.

— Я за ним, как привязанный, да все кустиками, все переулочками, все огородами! — Богдаш выкинул вперед правую руку и уставил перст Даниле в грудь. — Ну, думаю, нарвется наш молодец, начнут его бить, а я тут-то и вынырну! Какое там! Хоть бы пес паршивый на него брехнул! Хоть бы убогий какой полушку клянчить стал!