Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов - Михаил Успенский

Девушки в кольцах, приносившие жабу, теперь также на полотнище, но уже белоснежном, несли большого черного кота. Кот сидел неподвижно, зажмурив глаза, прижав уши и быстро-быстро подрагивая кончиком хвоста.

Доктор вдруг ощутил рядом с собой какую-то пустоту. Ираида исчезла. Впрочем, он тут же заметил ее вновь – она огибала кольцо зрителей, направляясь к оркестру…

Когда успел переодеться Эшигедэй, никто не заметил. Но теперь на нем был очень легкий, развевающийся халат с диковинным орнаментом, а голову венчала высокая цилиндрическая шапка с двумя помпонами у основания.

– Хотя до Вуди Аллена ему далеко… – начал было Сильвестр, но на него тут же зашикали, и он обиженно замолчал.

Эшигедэй завел бубен за голову. Натянутая кожа светилась, создавая нимб. Кажется, руки его были неподвижны, но бубен издавал рокочущие звуки, перемежаемые отзвонами бубенцов. Все тело шамана, облаченное в струящийся шелк, тоже казалось струей, потоком, братом огня. Рокот нарастал, отзвоны делались чаще и тревожнее. Не сдвигаясь с места, он плыл над помостом.

Терзаемый в зале обрывок Вселенной,где правит молитвой волнующий газ,где тело твое, человек подземельный,готовый на все ради горсти опилок,своим воссозданьем грозящий погаснуть,как плавленый воск, как зеленаяскатерть, как древо без сна, разбросавшеелистья по кругу, по кругу, по кругу дерьма…

Величественным жестом Эшигедэй описал бубном полуокружность, а свободную руку вытянул вперед и положил на кота. Кот напрягся совсем уже судорожно, но остался сидеть на полотнище. Пальцы шамана медленно обняли кота за шею, он сделал шаг к котлу…

– Это ты что это – варить кота собрался? – вдруг громко спросил кто-то.

Публика возмущенно замахала на дикаря, посмевшего перебить Поэта, руками и страшно зашипела. Но тут же раздалась в стороны, и перед шаманом встала Ираида.

– Ну?!

Шаман замер. И, наверное, забыл слова, потому что несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот.

– Женщина, не мешайте артисту! Где охрана? Что за безобразие? Мы за что платили?

– Отошли! – рявкнула Ираида и толчком ноги опрокинула котел. Кипяток хлынул на пол, пар взметнулся.

– Губимое чадо любоговых ланей, – продолжал декламировать шаман, пытаясь еще что-то изображать из себя. – Не шире угла твой распахнутый глаз, мерцаешь, как деготь…

Ираида дернула за край драпировки-кровли, что-то с паутинным звоном полопалось наверху, и плечи шамана накрыло белым шелком. Четверо «рабов», до того стоявшие неподвижно, бросились к Ираиде. Девушки в кольцах с визгом метнулись куда-то за помост.

Кот, все это время ведший себя смирно, вдруг забился; шаман сунул его под мышку и обхватил голову, будто готовясь оторвать… Кот заорал.

– Ну вот что! – закричала Ираида. – Дай сюда животное! Ты, чумазый!

Доктор и Сильвестр пытались пробиться на крик, расталкивая плотно сбившихся зрителей, и опоздали, конечно же: раздался смачный удар, и один из «рабов», взмахнув кандалами, рухнул в толпу и повалил кого-то еще. Женщины завизжали. Эшигедэй, возвышаясь над всеми, сделал хищный руководящий знак.

Ираида рванула черное полотнище, застилающее помост, и шаман еле удержался на ногах; фаллическая шапка свалилась с его головы, бубен брякнул возмущенно и жалко.

Тут же над головами взметнулись кулаки.

– Женщина, что вы себе позволяете!..

– Ах ты тварь!..

– Держите же ее!..

– Ой… о-у-у!..

– Заходи сле…

– Отпусти-и, су-ука… эп!..

– Ёпрст!..

Все эти возгласы перемежались короткими тугими звуками ударов, и когда доктор пробился наконец к месту побоища, то противников Ираиды он уже не застал.

Сама воительница, держа за шкирку спасенного кота (бедняга зажмурил глаза и поджал лапы и хвост), пританцовывала в боксерской стойке, неся правую руку на отлете. Платье ее было разорвано до пупа, и далеко не все прелести оставались доступны лишь воображению. Одним лишь взглядом она отшвыривала тех, кто не успел – а теперь уже и не стремился – вступить в бой. Поняв, что на этом фронте противников у нее не осталось, Ираида развернулась к шаману…

Тот дернулся назад, но взял себя в руки, положил жезл на сгиб локтя – и медленно зааплодировал ей. Висящий на согнутых пальцах бубен поддакивал. И тут же аплодисменты подхватили зрители.

– Вы великолепны, – гортанно проговорил шаман. – Вы незабываемы.

– А ты сволочь, чумазый, – презрительно сказала Ираида. – Сам лег, чтоб не били? Ну, до следующего раза… Ваня, подержи кота, – она сунула зверя доктору и попыталась запахнуть платье. Кот тут же взлетел из докторовых рук, описал параболу, врезался в толпу – и по головам, плечам, взметнувшимся локтям умчался куда-то с визгом. Доктор скинул пиджак, набросил на Ираидины плечи и повел ее к бару.

Ираида и у стойки, глотая большими глотками какой-то слоеный коктейль, мгновенно поданный восхищенным барменом, продолжала тихо бушевать, но тут вдруг раздался нарастающий рев мотора.

В слегка заадреналиненном сознании доктора этот звук ассоциировался с пикирующим вертолетом, он машинально поднял голову; в эту секунду размалеванное всякой всячиной витринное стекло за спиной бармена разлетелось со звоном, и в зал бешеным носорогом вперся громадный мотоцикл! Он разнес половину стойки, полуразвернувшись, затормозил юзом перед колонной – оба мотоциклиста, водитель и седок, медленно распрямлялись, подобно ежам, – публика оторопело замерла в невозможных позах – Эшигедэй тоже замер с воздетым бубном в руках – у седока в руке вдруг появился большой пистолет – и тут свет погас! Влетевшим следом за мотоциклом тугим комом ветра высадило оставшиеся стекла: они брызнули наружу смертоносным градом осколков, наружу, а не внутрь!

Весь кинотеатр взорвался, лопнул, как чрезмерно надутый мяч, от первого выдоха урагана, засыпав округу битым стеклом и тем самым спасши тех, кто укрывался в нем, хотя бы от этой главной опасности – но внутри пока еще ничего не поняли…

А потом вспыхнула ярчайшая мотоциклетная фара!

Луч презрительно скользнул по лицам и спинам и остановился на шамане. Эшигедэй стоял почти в той же позе, только бубен был у него в одной руке, а второй он как будто ловил перед собой муху.

Ударил оглушительный сдвоенный выстрел. Шаман распластался на своем помосте, потом вроде бы вскинулся – еще раз грохнул выстрел (запах горелого пороха вдруг волной ударил в лицо и сделался тошнотворен), – но оказалось, что это летит черная тряпка, на миг ставшая похожей на шамана, а сам шаман исчез.

А потом доктор услышал голос Криса.

– Дурак! – кричал Крис, пересиливая какой-то рев и грохот. – Дурак, вас же повяжут! Уходим, быстро!.. За мной держись!..

Все мгновенно переменилось, людей валило ветром, воздух ревел. Где-то рядом полыхали сварочные огни, выхватывая из темноты то силуэты, то лица. Город стремительно проваливался во тьму.

Время вновь исчезло…

Беззвучно рухнул огромный тополь. Сучья, похожие на руки, просунулись, дергаясь, в разбитую витрину.

Крис кого-то куда-то волок.

– Ира, со мной!!! И Хасановну!..

– Здесь она!!!

Сцепившись руками, они куда-то пробирались по фойе, ставшему вдруг немыслимо захламленным. Портьеры бились на ветру с пулеметным треском, рвались и исчезали. Какие-то коробки и банки сыпались с потолка.

Что самое непонятное: мигом пропала вся публика. Будто выдуло ее, легкую, ветром; будто была она лишь наваждением шамана и скрылась с ним вместе…

В найденной на ощупь раздевалке без окон, а потому и без ветра доктор щелкнул зажигалкой. Но тут же за спиной его загорелся фонарик, покрыв тенями вздрагивающие стены.

– Я думаю, у нас есть время, – сказал Сильвестр. – В такую погоду милиция сразу делается невыездной. Дора Хасановна, позвольте…

Он обошел доктора, задев его жезлом с двумя змеиными головами, взял из рук Хасановны фонарь и посветил на кого-то. Незнакомое лицо с точным прищуром глаз. И рядом другое, незнакомое тоже – все как бы из запчастей.

– Я понимаю, это и есть те, кого вы ждали увидеть, Кристофор Мартович?

– Больше некому, – сказал Крис и вздохнул.

– Отец Сильвестр, – тихо удивился доктор, – откуда у вас эта штука?

– Обрел, – коротко ответил тот.

Один из чужаков – тот, который из запчастей, – вдруг чихнул. Потом еще раз.

– А вы сами-то кто? – спросил он между чихами.

– Мы-то ладно, – сказала вдруг Хасановна, выступая вперед. – Значит, говоришь, с Марысичкой жалко расставаться было? А я тебе, значит, Фрида Абрамовна? – и с размаху залепила ему звонкую пощечину.