Черные Мантии - Поль Феваль

Трое молодых людей, семейство Лебер и Брюно были приговорены, и приговор обжалованию не подлежал.

Скорей всего даже сам господин Матье не знал всех подробностей предстоящей операции, ибо Лекок никогда ничего не договаривал до конца. Но по крайней мере Матье был тем, кому великий человек доверял более всего.

И как мы могли убедиться, калека честно служил ему.

– № 30 и далее, до № 40!

Этим номерам предстояло заняться соседями, а также улицами – их было необходимо держать под наблюдением. Как вы понимаете, это были второстепенные роли, но горе тому, кто с презрением относится к скромным статистам!

Слушайте дальше! Номерам с 40-го по 50-й – господам и дамам – поручалось в нужный момент начать шумный спор, а то и настоящую потасовку: подразумевалось, что если с антресолей станут доноситься подозрительно громкие звуки, их надо было во что бы то ни стало заглушить.

Назвав исполнителей благородных ролей – буржуа, служащих и лакеев, – господин Матье перешел к нищим, дорожным рабочим, цветочницам и даже органисту, как в деле Фуальдеса…

Шестьдесят человек получили свои роли. Добавим к ним еще шестьдесят, ибо в хорошем театре всегда имеется второй состав. Предусмотрено все. Представлены все – от полицейского сержанта до полудюжины молодцов атлетического сложения, в обязанности которых входит организовывать беспорядки и под шумок устранять излишне прозорливых свидетелей, если таковые найдутся.

Господин Матье позвонил в колокольчик и потребовал стакан рома. Общее собрание было закрыто; все, кроме членов тайного комитета ассоциации, разошлись по своим делам. Эшалот обратился к Симилору:

– Раз ты теперь в деле, то не мог бы ты выделить некоторую сумму, чтобы приодеть нашего младенца?

Приятель оставил его просьбу без ответа.

– Ида отличалась легкостью поведения, – начал Симилор, устремляясь следом за Мазагран. – Неизвестно еще, кто отец этого ребенка.

– Ну вот, началось, – прошептал Эшалот. – Он уже сомневается в своем отцовстве. Не трусь, Саладен! Перед ликом Господним я усыновляю тебя.

С господином Матье осталось пять или шесть человек; калека приказал плотно закрыть дверь.

Раздобывший план антресолей Пиклюс и подбросивший полиции улики против Брюно Кокотт, разумеется, были членами этого элитарного сообщества.

– Крошки мои, – сказал им господин Матье, – теперь дело за вами! Вся эта шушера нужна лишь затем, чтобы устроить свалку перед воротами. Настоящий спектакль предстоит сыграть вам, за что вы и получите соответствующее вознаграждение. Весь доход от этой операции патрон решил отдать в пользу ассоциации, сделать, так сказать, всем подарок в честь его вступления на престол. Себе он не оставляет ничего; от этого доля ваша значительно увеличивается.

– О! О! – недоверчиво усмехнулся Пиклюс. – Чтоб Тулонец да ничего себе не оставил!

– Ну, разве что самую малость, – бросил Трехлапый, и на его неподвижном лице мелькнула зловещая улыбка. – Но давайте прежде уладим эту маленькую историю с ягнятами.

– А сколько всего ягнят? – последовал вопрос.

– Всего лишь двое: чудак Эшалот и красавчик Симилор. Нельзя допустить, чтобы они вышли сухими из воды, во-первых, потому, что они живут по соседству с молодыми людьми, а во-вторых, потому, что они были их слугами. К тому же именно им предстоит пристегнуть мошенника Брюно к делу об убийстве графини Корона. Эти два типа еще будут нам полезны.

Двое из присутствующих обязались в нужное время устроить так, чтобы полиция заинтересовалась Эшалотом и Симилором.

– В таком случае, – продолжил господин Матье, – наши тылы обеспечены. Правосудие получит свое, а старый счет по делу в Кане будет закрыт. А теперь – к сейфу!

Он достал из кармана два банковских билета, ключи и два пригласительных билета; конверты, где они лежали, были запечатаны замысловатой печатью банкирского дома Шварца. Ключи были новыми, и, очевидно, сделаны в уже знакомой нам кузнице.

– Вот пропуск на вход, – продолжил Трехлапый, отдавая Пиклюсу и Кокотту два пригласительных билета, – а вот инструмент для работы.

И он дал им ключи.

– Что же до этого, – завершил он, передавая банковские билеты, – то это на достойную экипировку и на карманные расходы.

Кокотт и Пиклюс, не поблагодарив, взяли деньги. Их фанфаронская веселость улетучилась.

– Вы кое о чем забыли, – заявили они в один голос.

– Кажется, мы струсили, – усмехнулся Трехлапый, поднося к губам стакан рома. – Мы испугались когтей сейфа?

– Рукавица… – начал Кокотт.

А Пиклюс решительно завершил:

– Мы не станем работать без латной рукавицы!

Господин Матье посерьезнел и ответил:

– Вы будете не одни, мои крошки. Куш слишком жирен, чтобы вам одним доверить получить его. Приятель-Тулонец сам проследит за работой, сам вручит вам рукавицу и покажет, как ею пользоваться.

VIII

МУЗЫКА И ДЕНЬГИ

В такие ночи простой люд Парижа не ложится спать. В такие ночи простой люд бодрствует, обуреваемый жаждой все увидеть и услышать, стремясь вдохнуть тонкий аромат духов, уловить сверкание бриллиантов или блеск пленительных глаз, насладиться зрелищем роскошных туалетов, словом, лихорадочно стремится приобщиться к тем суетным и ничтожным радостям, которые кажутся ему столь притягательными и которые он сам отчаялся когда-либо вкусить. Квартал, где располагался особняк барона Шварца, жил в напряжении, какое обычно бывает вечером накануне фейерверка. В сущности, соседи весьма равнодушно относились к чете Шварц, ибо супругов можно было упрекнуть только в одном: они были слишком богаты. Была также Бланш, очаровательное дитя, не имевшее ничего общего с денежным мешком родителей. Преступление, именуемое счастьем, имеет срок давности. Берем на себя смелость сказать, что Бланш родилась не только в рубашке, но и в золотой колыбели, однако все оправдывали ее, ибо чтобы получить свое состояние, ей не пришлось ничего делать.

Бланш была порядочной девушкой, она была богата во втором поколении, и ей прощалось богатство, накопленное родителями; она имела право быть красивой, благородной, самоотверженной и ослепительной, словно солнечный луч.

Мы вовсе не хотим сказать, что взбудораженные жители окрестных улиц лишали себя удовольствия позлословить; впрочем, перемывание косточек было вполне обычным делом и за дверями гостиных; заметим также, что речи скромных соглядатаев-соседей мало чем отличались от речей привилегированных гостей господина барона. И вот все эти коварные привратники, легковерные зеваки и прочие праздношатающиеся особи слонялись вокруг особняка, изредка бросая взоры на стражей порядка, кои, подражая древним философам, считают себя чуждыми человеческих страстей.