Иосиф Сталин – беспощадный созидатель - Борис Соколов

Сталина все больше раздражало поведение Молотова, делавшего, на взгляд Иосифа Виссарионовича, слишком большие уступки западным союзникам и проявлявшего во внешнеполитических вопросах недопустимую самостоятельность. За время сталинского отпуска в действиях Молотова никаких перемен к лучшему не произошло. Вячеслав Михайлович еще не понял того, в чем Иосиф Виссарионович уже не сомневался – скоро придется рвать с западными союзниками, чтобы спастись от тлетворного буржуазного влияния, а связи с Западом, экономические, культурные и политические, свести к минимуму, чтобы не смущать умы советских граждан, которые и так слишком многого насмотрелись в освобожденной Европе, и не допустить «экспорта капитализма». Спасение Сталин видел в автаркии, благо трофеи в виде германского промышленного оборудования и технической документации позволяли в обозримом будущем развивать промышленность и без американской помощи. А завоеванные государства Восточной Европы представляли собой потенциальный рынок для советского сырья, энергоресурсов, продукции тяжелой промышленности и источник поступления отсутствующего в СССР сырья, а также ширпотреба для уменьшения его острого дефицита в СССР. Молотов же за свою уступчивость в переговорах с западными партнерами утратил доверие Сталина. Иосиф Виссарионович больше не рассматривал его как своего возможного преемника, поскольку не верил, что тот сможет сохранить его наследие во враждебном капиталистическом окружении.

И Сталин начал кампанию по постепенному оттеснению Молотова от рычагов власти. Она растянулась на целых восемь лет и к моменту смерти Сталина не успела завершиться планировавшимся трагическим финалом – арестом и пулей в затылок, хотя и достаточно близко подошла к нему. Начиналось же все довольно мирно и буднично. 4 ноября 1945 года по инициативе Сталина (впрочем, никто другой инициативы в высшем партийном органе давно уже не проявлял) было принято постановление Политбюро, осуждавшее Молотова за «манеру отделять себя от правительства и изображать либеральнее и уступчивее, чем правительство». Поводом послужило опрометчивое согласие Вячеслава Михайловича на то, чтобы в Тихоокеанской комиссии решения принимались не единогласно, а большинством голосов. Это было невыгодно СССР, поскольку США с союзниками имели в комиссии твердое большинство. Молотов обещал впредь не допускать таких ошибок.

Но чашу терпения Сталина переполнила публикация «Правдой» 9 ноября, с санкции Молотова, речи Черчилля в палате общин. Бывший британский премьер признался в любви к Сталину и советскому народу: «Я должен сначала выразить чувство, которое, как я уверен, живет в сердце каждого, – именно чувство глубокой благодарности, которой мы обязаны благородному русскому народу. Доблестные советские армии, после того как они подверглись нападению со стороны Гитлера, проливали свою кровь и терпели неизмеримые мучения, пока не была достигнута абсолютная победа.

Поэтому… глубокое стремление этой палаты, а эта палата говорит от имени английской нации, заключается в том, чтобы чувства товарищества и дружбы, развившиеся между английским и русским народами, не только были сохранены, но и систематически развивались».

Говоря о тов. Сталине, Черчилль заявил: «Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения, по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира и победоносному защитнику во время войны. Даже если бы у нас с Советским правительством возникли сильные разногласия в отношении многих политических аспектов – политических, социальных и даже, как мы думаем, моральных, – то в Англии нельзя допускать такого настроения, которое могло бы нарушить или ослабить эти великие связи между двумя нашими народами, связи, составляющие нашу славу и бедность в период недавних страшных конвульсий».

На следующий день Сталин разразился грозным посланием в адрес четверки: «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР, в частности, замаскировать тот факт, что Черчилль и его ученики из партии лейбористов являются организаторами англо-американо-французского блока против СССР. Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу. Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство (вот когда, как кажется, впервые появилось это ключевое слово! – Б. С.). Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня».

Иосифу Виссарионовичу были нужны и полезны восхваления со стороны Рузвельта и Черчилля в годы войны, когда он нуждался в них как в союзниках и в позитивном отношении западного общественного мнения. Теперь же, когда Сталин собирался переходить к конфронтации с Америкой и Англией и бороться с «безродными космополитами» и «низкопоклонством перед Западом» внутри страны, такого рода речи Черчилля, да еще опубликованные в «Правде», были ему только во вред, поскольку создавали у советской общественности абсолютно ненужное в данный момент впечатление, будто на Западе видные политические деятели отнюдь не левого направления по-прежнему с симпатией относятся к СССР и к его лидеру. С этой точки зрения гораздо полезнее для Сталина оказалась фултонская речь Черчилля, произнесенная полгода спустя.

Молотов, ознакомившись с постановлением Политбюро, признал ошибки и покаялся. Между тем, Сталину доставили новые зарубежные статьи о его мнимой болезни. В частности, «Дейли мейл» 12 ноября писала, со ссылкой на «хорошо осведомленные финские круги», будто «Сталин в закрытом письме, переданном на хранение в Президиум Верховного Совета, лично назвал Жданова своим преемником». При этом утверждалось, что Жданов, находившийся тогда в Хельсинки в качестве председателя Союзной Контрольной Комиссии по Финляндии, «является таким же анонимом, каким был Сталин, когда умер Ленин», и что «после Берии Жданов пользуется самыми широкими полномочиями в советской системе безопасности».

Этот слух, возможно, насторожил Сталина. Ведь именно Жданова он решил сделать своим вероятным преемником, когда вернулся из отпуска. Но не исключено, что эти мысли пришли в голову вождю еще раньше, и он успел даже в какой-то мере намекнуть об этом Жданову перед его отъездом в Хельсинки. Тогда налицо была опасная утечка информации, характеризующая, кстати сказать, Жданова далеко не с лучшей стороны – как болтуна. Но не исключен и другой вариант – версия «Дейли мейл» представляла собой чисто логико-аналитическую конструкцию, не основанную ни на какой конкретной информации. И тогда эта статья, быть может, стала одним из дополнительных, хотя и далеко не решающих толчков, чтобы остановить свой выбор именно на Жданове. Может быть, Сталину польстило сравнение Жданова с ним самим в момент смерти Ленина. Иосиф Виссарионович думал, что как раз такая «серая лошадка», не слишком засветившаяся как публичный политик, зато с немалым бюрократическим опытом, сможет уверенно взять власть в свои руки после его, Сталина, смерти. Особенно если он сам будет Жданову в этом помогать.

Все усиливавшиеся слухи о болезни и даже собственной смерти Сталину стали уже изрядно надоедать. Он начал подозревать (или демонстрировать соратникам, что подозревает), что излишняя, на его, Сталина, взгляд, уступчивость Молотова англичанам и американцам вызвана тем, что Молотов хочет им понравиться и тем самым увеличить шансы на признание со стороны Запада в качестве сталинского наследника. Фактически Вячеслав Михайлович шел прямиком в расставленную ему ловушку. 5 декабря Иосиф Виссарионович в шифровке, адресованной Молотову, Маленкову, Кагановичу и Берии, обрушился на Вячеслава Михайловича: «Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты «Дейли геральд» из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально и можно было бы пропускать корреспонденцию без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента «Нью-Йорк таймс», пропущенную отделом печати НКИД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства в более грубой форме, чем это имело место одно время во французской бульварной печати. На запрос Молотову по этому поводу Молотов ответил, что допущена ошибка. Я не знаю, однако, кто именно допустил ошибку. Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКИД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКИД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКИД ни при чем, и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу Вас заняться этим делом, так как нет гарантии, что не будет вновь пропущен отделом печати НКИД новый пасквиль на советское правительство. Я думаю, что нечего нам через ТАСС опровергать пасквили, публикуемые во французской печати, если отдел печати НКИД будет сам пропускать подобные пасквили из Москвы за границу».