Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

Долины пахов, плоскогорье колен; Для галек певучих и раковин пестрых Сюда заплывает ватага сирен, Но хмурится море колдующей плоти, В волнах погребая страстей корабли. Под флейту тритона на ляжек болоте Полощется леший и духи земли. О плоть — голубые нагорные липы, Где в губы цветений вонзились шмели, Твои листопады сгребает Архипов Граблями лобзаний в стихов кошели! …………………………………………… Возлюбленный — камень, где тысячи граней…

У Клюева была своя дорожка, с которой он не сворачивал. Есенин искал свое счастье на другой.

5. Нарцисс

Невропатичность Есенина была настоена на болезненном самолюбии. Он жаждал славы, пусть даже скандальной, лишь бы быть в центре внимания. Называл себя «первым поэтом России», но в то же время был неуверен в себе, впечатлителен и обидчив. Поэтому при всей внешней общительности был скрытен и замкнут. Его приятель Устинов писал: «Есенин вообще был очень хитер и очень подозрителен. Он умел замечательно притворяться, знал людей».

По словам его переводчика Ветлугина, Есенин «презирал деревню, он видеть не мог луга и равнины, его претило от запаха сена». Но он уловил, чего ждали от «деревенского гения», что было нужно литературной среде и притворился поэтом «от земли».

У его любви и дружбы всегда был в основе какой-то эгоистический интерес, перспектива целенаправленности к некой личной цели. «Обычно любят за любовь, — замечал его друг Мариенгоф. — Есенин никого не любил, и все любили Есенина». Никого не любил? Нет любил — себя. Поэта в себе и особенно — себя в поэзии.

«Ни к кому я так не ревновала Сергея, — пишет влюбленная в него Надя Вольпин, — ни к одной женщине, ни к другу, как к зеркалу да гребенке. Во мне все сжималось от боли, когда он, бывало, вот так глядит на себя глазами Нарцисса и расчесывает волосы. Однажды я даже сказала ему полушутя (и с болью):

— До чего у нас с вами сходный вкус! Я люблю Сергея Есенина — и вы». Лукьянов (2000: 20) с хорошим основанием связывает нарциссизм и женственность натуры Есенина с проблемой его бисексуальности. Нарциссизм вообще может рассматриваться как один из путей к гомосексуальности (Клейн 2000: 501–508).

В пьяном виде был совершенно несносен. Тут уж его страсть принижать всех и возвеличивать себя вырывалась из-под контроля осторожности и неуверенности и выходила наружу: «Мне — Есенину — с вами разговаривать не пристало. Я — Есенин, а вы кто? Вы — ничего, нни-че-го!» «Ты кто такое? Говно, а я… я Есенин! Меня знает вся Россия!» (Лукьянов 2000: 206, 338). Дрался и скандалил по малейшему поводу, а если повода не было, находил его.

Порой бравировал гомосексуальным поведением. Повицкий вспоминает вечер в ресторане «Прага»:

«В зале между столиками начались танцы. Есенин поднимается, подходит к столику, за которым сидели двое молодых людей с дамами. Он кланяется и приглашает на модный танец не даму, а… молодого человека.

Тот, польщенный и обрадованный, поднимается, Есенин обнимает свою «даму» и изящно ведет с ней страстный танец. Публика в восхищении аплодирует. А к нам опять бежит встревоженный администратор и в волнении говорит:

— Смотрите, смотрите — что он делает! А ведь он дал слово вести себя прилично…».

Порою, наоборот, подчеркивал свою непричастность к однополой любви, но делал это не очень ловко. Так, его смущало то, что он живет у Городецкого, чья гомосексуальность была известна. Как вспоминает Лев Клейнборт (1998: 261–262), однажды Есенин при встрече сказал:

«— А Городецкому я в морду дал… да…

Я раскрыл глаза от удивления… Я считал, что его личная близость с тем же Городецким была ему на пользу. Но он это так принял…».

При людях он вводил Клейнборта в курс ссоры и без стеснения убеждал его:

«— Нет, с чем подойдут, с тем и отойдут.

И затем, уже ломаясь:

— Ну их… нешто сами себе не можем сделать удовольствие?»

Вполне в нарциссическом духе: гомосексуальности он противопоставлял онанизм. Любой обычный парень сказал бы: «Разве мало женщин вокруг?».

6. Есенин и женщины

Очень характерно отношение молодого Есенина к женщине. Хорошо его знавший критик Клейнборт пишет о его почитании Блока. «Однако к «Незнакомке» он был равнодушен. И вместе с тем я вспомнил, что женщиной совсем и не пахнет в стихах самого Есенина, по крайней мере в тех, которые я знал. Место женщины у него занимала родина». «Кажется, женщины производили на Есенина действие отталкивающее», — вторил Борисов-Шерн. «Те, кто знал Есенина хорошо, — подтверждал Ивнев, — понимали, что он никогда не любил по-настоящему ни одну женщину».

Это не значит, что он отказывался от услад с женщинами. Да нет, гулял, как говорится. Но как-то физиологично. Клейнборт вспоминает одну поэтессу (видимо, Любовь Столицу), писавшую языческие стихи, согретые страстным чувством. Но это была лишь видимость.

«На самом деле из всех строк глядела грусть одинокого существа, та, которая бывает лишь у очень несчастных женщин. Заглянув в стихи, Есенин усмехнулся.

— Чему вы? — спросил я.

— Знаю я эту… блудницу… Ходил к ней…

— Ходили? — переспросил я

— Да… Не один. Ходили мы к ней втроем… вчетвером…

— Втроем… вчетвером? — с удивлением переспросил я. — Почему же не один?

— Никак невозможно, — озорной огонь заблестел в его глазах. — Вот — не угодно ли?

Он прочел скабрезных четыре стиха.

— И это