Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

Мой злополучный приятель послушно поставил подпись.

– А вот и анекдоты, – проговорил агент, вручая ему три листочка бумаги. На каждом четким, размашистым почерком было записано по несколько строк.

– Какие-то они несмешные, – заявил мой приятель, внимательно их прочитав.

– Вы к ним невосприимчивы, – объяснил мистер Монтегью-Монтегю. – Но все прочие, кто их услышит, просто помрут со смеху, это мы вам гарантируем.

Некая американская фирма купила по цене макулатуры сто тысяч экземпляров «Словаря электричества», составленного, когда электричество еще было в новинку, – и, как оказалось, даже в те времена автор владел предметом неважно; эта же фирма заплатила 10 000 фунтов одной респектабельной английской газете (собственно, газете «Бритон», ни больше ни меньше) за право использовать ее название, и мой злополучный друг занимался тем, что добывал заказы на «Бритонский словарь электричества». По всей видимости, убеждать он умел. Ему хватало одного взгляда на потенциального покупателя или на его садик, чтобы понять, порекомендовать ли книгу как «новейший, актуальнейший труд, лучшее, что только есть в мире современной науки» или как «винтажное издание, притягательное своей старомодностью; сувенир в память о добрых старых временах, давно миновавших». Так что он вернулся к своей пусть и занятной, но рутинной работе и выбросил из головы воспоминание о том вечере, когда он «слегка перебрал», как скажут в тех кругах, где прямым текстом говорить не принято: лопату не называют ни лопатой, ни даже сельскохозяйственным орудием, а просто никогда не упоминают предмета столь вульгарного. Но вот однажды, надевая вечерний костюм, он обнаружил в кармане три анекдота. Наверное, находка явилась для него настоящим потрясением. По-видимому, он внимательно все обдумал и в конце концов решил дать в клубе обед для двадцати его членов. Обед бизнесу не повредит, а может, даже и поспособствует, размышлял коммивояжер; а ежели анекдот понравится, так он даже прослывет острословом, причем в запасе у него останутся еще два.

Как прошел обед и кто был на него приглашен, я не знаю: тут рассказчик вдруг заговорил очень быстро и сбивчиво и перешел прямо к делу – так плывущая по реке ветка внезапно ускоряется, приближаясь к водопаду. Обед был подан; гостей обнесли портвейном; два десятка гостей закурили, двое официантов ждали на подхвате, а сам он, сперва внимательно перечитав лучший из анекдотов, рассказал его всему собранию. Все засмеялись. Кто-то случайно вдохнул сигарный дым и закашлялся, двое официантов тоже услышали и прыснули в кулак, еще один из присутствующих, с репутацией записного остряка, явно попытался сдержаться и изобразить равнодушие, но вены его опасно набухли, и в конце концов и он тоже расхохотался в голос. Анекдот имел успех; мой приятель заулыбался этой мысли; ему захотелось сказать соседу справа, что это, мол, сущие пустяки, ничего особенного, но смех не стихал – и даже официанты никак не могли успокоиться. Мой приятель все ждал и ждал, дивясь про себя; громкий хохот не умолкал, да что там! – набирал силу; а официанты хохотали едва ли не громче всех прочих. Прошло три или четыре минуты, когда в голову его закралась страшная мысль: да это же наигранный смех! И что только на него нашло – зачем он рассказал такой дурацкий анекдот? Внезапно ему открылась вся абсурдность этой шутки; чем больше он об этом думал, видя, как смеются над ним гости и даже официанты, тем больше понимал, что никогда уже не поднимет головы в обществе собратьев-коммивояжеров. А гости хохотали во все горло и прямо-таки захлебывались смехом. Мой приятель ужасно разозлился. И это называется друзья, досадовал он; неужто нельзя закрыть глаза на глупый анекдот? В конце концов, он же их обедом угощает! Тут он понял, что друзей у него просто нет: гнев его разом утих, он почувствовал себя глубоко несчастным, потихоньку встал из-за стола, выскользнул из комнаты и сбежал из клуба домой. На следующее утро бедняга едва набрался смелости заглянуть в газеты, но даже беглого взгляда хватило: в тот день сенсационные заголовки, набранные самым крупным шрифтом, так и бросались в глаза: «Двадцать два покойника в клубе».

Да, теперь мой приятель все понял: смех так и не прекратился, у кого-то, вероятно, лопнул кровеносный сосуд; кто-то задохнулся, кого-то затошнило, кому-то, вероятно, повезло скончаться от сердечного приступа, а ведь все эти люди были его друзьями, в конце-то концов; но не спасся никто, даже официанты. А все этот адский анекдот!

Мой приятель быстро пораскинул мозгами – он помнит с кошмарной ясностью, как доехал до вокзала Виктория, как пересел на поезд до Дувра, согласованный с пароходным расписанием, как переодетым поднялся на борт; а на борту к нему подошли двое констеблей, приятно, просто-таки умильно улыбаясь, и изъявили желание задать вопрос-другой мистеру Уоткину-Джонсу. Именно так его и звали.

В вагоне третьего класса, в наручниках, вымученно поддерживая разговор, но все больше помалкивая, мой приятель в сопровождении двух полицейских вернулся на вокзал Виктория – дабы предстать перед магистратским судом на Боу-стрит по обвинению в убийстве.

На суде его защищал молодой, весьма талантливый адвокат, который уже успел побывать членом кабинета министров, упрочив тем самым свою профессиональную репутацию. Защиту он выстроил превосходно. Не будет преувеличением сказать, что защитительная речь наглядно доказала: задать обед для двадцати гостей и, не сказав ни слова, скрыться после того, как все умерли, включая официантов, – поступок самый что ни на есть обычный, более того – совершенно естественный и даже похвальный. Именно такое впечатление создалось у присяжных. Мистер Уоткин-Джонс уже почти поверил, что выйдет на свободу, обогатившись всеми преимуществами пережитого ужасного опыта и с двумя анекдотами в запасе. Но юристы все еще экспериментируют с новым законом, позволяющим самому обвиняемому давать показания. Не воспользоваться этим законом они никак не могут, а то как бы кто не подумал, будто они об этом новшестве не знают, ведь юрист, который не в курсе недавно вышедших законов, очень скоро прослывет отставшим от жизни и лишится изрядной доли доходов – до 50 000 фунтов в год. Посему, хоть закон этот неизменно приводит подсудимого прямиком на виселицу, судейские им ни за что не пренебрегут.

Так мистер Уоткин-Джонс оказался на свидетельской скамье. Он говорил правду и ничего, кроме правды, – и после пылкой и вдохновенной речи защиты выглядел он довольно жалко. Внимая адвокату, рыдали все – и мужчины и женщины. А вот слушая Уоткина-Джонса, не проронили и слезинки. Кто-то даже захихикал. Никому уже не казалось, что бросить своих гостей мертвыми и бежать