Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

почти угрожал мне, что было неудивительно, поскольку виски в той полутемной таверне лишило бы рассудка и монахиню.

Когда я сказал, что глупой мне кажется сделка, он опять улыбнулся, а затем шарахнул кулаком по столу и объявил, что никому и никогда не удавалось обдурить Билла Снита, и это была самая худшая из всех дьяволовых сделок, и, судя по всему, что он, Джим, читал и слышал насчет дьявола, тот ни разу так не осекался до вечера, когда познакомился с Биллом на Кубе, в трактире, во время грозы, потому как душа Билла Снита была самой проклятой на всех морях; он был хороший малый, но душа его несомненно была проклята, так что он получил кристалл задаром.

Да, он был там, в испанском трактире, и видел все своими глазами – Билла Снита, и яркие мигающие свечи, и дьявола, то выходящего под ливень, то ныряющего обратно, а потом сделку между двумя ловкачами и дьявола, выходящего наружу, под молнии, в бушующую грозу, и Билла, хихикающего себе под нос между раскатами грома.

Но у меня еще оставались вопросы, и я прервал его воспоминания. Почему они всегда играют вместе, втроем? Тут на лице Джима Баньона, похоже, отразился страх, и сначала он не пожелал отвечать. Но потом объяснил, что дело примерно такое: они же не заплатили за кристалл, а получили его как свою долю вещей Билла Снита. Если б заплатили либо дали Сниту что в обмен, тогда все было бы улажено, но они этого не могли, потому как Билл Снит помер, и они подумали, что его сделка, может, не приведет к добру. Ведь ад должен быть огромным, пустынным местом, попасть туда в одиночку будет нехорошо, и они втроем договорились, что всегда будут не разлей вода и либо будут пользоваться кристаллом вместе, либо совсем не станут – разве что один умрет, и тогда они начнут играть вдвоем, а тот, кто ушел, будет их дожидаться. А последний из троих, когда настанет ему время уходить, возьмет кристалл с собой или, может, кристалл заберет его. Они не воображают – сказали моряки друг другу, – что они из тех людей, которым место на Небесах, и Джим надеется, что их место будет получше, но представить не может ада в одиночку – если уж должен быть ад. Там было бы в самый раз для Билла Снита, его ничто не пугало. Джим знавал по крайней мере пятерых, которые не боялись смерти, но Снит не боялся и ада. Он умер улыбаясь, словно как спящий ребенок; выпивка – вот что убило беднягу Билла Снита.

Вот почему я обыграл Слоггса: во время игры он держал кристалл при себе, но не мог его использовать – три моряка, похоже, страшились одиночества так же, как некоторые люди страшатся боли и увечья; из всех троих один Слоггс умел играть в шахматы, он научился игре, чтобы отвечать на вопросы и тем прикрывать их обман, но научился, как я обнаружил, плохо. Кристалла я так и не увидел, моряки никому его не показывали, но тем вечером Джим Баньон сказал, что, будь кристалл округлым, он был бы примерно как куриное яйцо с тупого конца. Сказав это, он заснул.

Было еще много вопросов, которые я задал бы Джиму, но разбудить его не удавалось. Я даже отодвинул стол, так что моряк рухнул на пол – но не пробудился, и вся таверна была темна, ибо горела единственная свечка, и лишь тогда я заметил, что остальные моряки ушли – в зале не было никого, кроме Джима Баньона, меня и зловещего бармена этого странного трактира; бармен тоже спал.

Поняв, что моряка разбудить невозможно, я ушел в ночную тьму. Вряд ли на следующий день Джим сказал бы мне больше; очередной раз навестив Штавлократца, я обнаружил, что он уже занес в тетрадь свою теорию относительно моряков, которую позже признали шахматисты: что одному из них показали удивительный гамбит, а двое других изучили все оборонительные дебюты и игру в целом. Правда, никто не сумел найти их учителя, хотя впоследствии опрашивали людей по всей южной части Тихого океана.

Я так и не вызнал у трех моряков никаких дополнительных подробностей – они всегда были слишком пьяны или недостаточно пьяны для беседы. Сдается, я просто поймал Джима Баньона в благоприятный момент. Однако обещание я сдержал, то есть привел моряков на чемпионат, и они изрядно подорвали многие прочные репутации. На том они продержались несколько месяцев, не уступив ни одной партии и непременно играя со ставкой в один фунт. Я обычно следовал за ними – просто чтобы понаблюдать за игрой. Они были еще более изумительны, чем Штавлократц – даже в его юные годы.

Однако же потом стали вольничать – например, отдавать ферзя в партиях с первоклассными игроками. И наконец в один прекрасный день, когда все трое были пьяны, они провели партию против лучшего шахматиста Англии без фигур, с одними пешками. Разумеется, выиграли. Но кристалл разлетелся на куски. В жизни своей я не обонял такой вони.

Три моряка восприняли это вполне стоически, нанялись на разные суда, снова ушли в море, и шахматный мир потерял из вида – навсегда, как я убежден, – самых поразительных в своей истории шахматистов, которые, в общем-то, испортили игру.

Клуб изгнанников

На званом вечере кто-то из гостей затронул тему, полную для меня неизъяснимого очарования, и я тотчас принялся рассуждать о древних религиях и забытых богах. Истина (ибо во всех религиях есть доля истины), мудрость и красота религий тех стран, которые я посетил, не обладают для меня такой притягательной силой: в них видишь только деспотизм, нетерпимость и низкое стремление искоренить свободу мысли; когда же верховная династия теряет свой небесный престол, ты уже больше не ослеплен ее могуществом и находишь в ликах падших богов, страшащихся забвения, нечто невыразимо печальное, прекрасное почти до слез – так теплый, летний, нежно угасающий вечер приходит на смену памятному в истории земных сражений дню. Меж древним Зевсом и полузабытой легендой о нем лежит такая пропасть, какую не измерить никаким человеческим падением. То же и с множеством других богов: веками они приводили народы в трепет, а ныне, в двадцатом веке, их считают глупой выдумкой. Чтобы низвергнуться с подобной высоты, требуется стойкость, многократно превышающая человеческую.

Я говорил нечто в этом роде, а так как предмет разговора необычайно меня увлекал, возможно, я изъяснялся слишком громко; я и понятия