Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2 - Джеймс Клавелл

– Что случилось? Что-то не так?

– Ничего, Азадэ, ничего. Завтра я составлю план. Сегодня не было времени поговорить с Маком или Гавалланом. Завтра мы все спланируем, а сейчас спи, моя любовь.

Дважды ночью она просыпалась от кошмаров, дрожащая и испуганная, криком призывая к себе Эрикки.

– Все хорошо, Азадэ, я здесь. Это был просто сон, тебе теперь ничего не грозит, все хорошо.

– Нет, нет, грозит. Я все время чего-то боюсь, Эрикки. Что со мной происходит? Давай вернемся в Тебриз или совсем уедем отсюда, уедем от этих ужасных людей.

Утром Эрикки оставил ее, чтобы встретиться с Мак-Айвером и Гавалланом, а она поспала еще немного, но сил ей этот сон не прибавил. Остальная часть утра была заполнена видениями, рассказами Шахразады о ее походах в Гелег-Морги или выслушиванием ежечасного урожая слухов от ее слуг: еще многих генералов расстреляли, много новых арестовали, толпы людей штурмуют тюрьмы и выпускают заключенных на свободу, где-то сожгли или обстреляли западный отель. Слухи о том, что Базарган полностью взял бразды правления в свои руки; об открытом восстании моджахедин на юге; курды взбунтовались на севере; Восточный Азербайджан объявил о своей независимости; кочевые племена кашкайцев и бахтиаров сбросили иго Тегерана; все складывают оружие; никто не складывает оружие. Слухи о том, что премьер-министра Бахтияра поймали и расстреляли, что ему удалось бежать в горы, или к туркам, или в Америку; президент Картер готовит вторжение; президент Картер признает правительство Хомейни; советские войска группируются на границе, готовясь вторгнуться в Иран; Брежнев приезжает в Тегеран, чтобы поздравить Хомейни с победой; шах высадился в Курдистане при поддержке американских войск, шах умер в изгнании.

Потом обед с родителями Шахразады в доме Бакравана рядом с базаром, но только после того, как Шахразада настояла, чтобы Азадэ надела чадру, которую Азадэ терпеть не могла, как и все, что чадра олицетворяла. В огромном семейном доме – новые слухи, но там атмосфера была вполне благополучной: никакого страха и полная уверенность в добром исходе. Изобилие всего, как всегда, точно так же, как и в ее собственном доме в Тебризе; слуги улыбаются, ощущение полной безопасности и хвала Творцу за победу, как сказал им Джаред Бакраван, а теперь, когда базары скоро откроются, и все западные банки позакрывали, дела пойдут просто чудесно, как шли раньше, пока шах не ввел свои безбожные законы.

После обеда они вернулись в квартиру Шахразады. Пешком. Закутавшись в чадру. Никаких проблем, и все мужчины относились к ним с почтением. Базар был переполнен людьми, в лавках на продажу было выставлено ничтожно мало, хотя каждый торговец предсказывал изобилие, которое придет, приедет, прилетит в самом скором времени: все порты забиты сотнями кораблей, ломящихся от товаров. На улицах тысячи людей бродили туда-сюда, имя Хомейни на устах у всех, крики «Аллаху акбаррр», почти все мужчины и юноши вооружены – ни одного старика с оружием. В некоторых местах «зеленые повязки» вместо полиции время от времени бестолково пытались регулировать уличное движение или просто стояли тут и там с вызывающим видом. В других местах обычным порядком действовала полиция. Два танка, управляемых солдатами, прогрохотали мимо; на броне – туча «стражей» и просто гражданских лиц, махавших руками прохожим, которые приветствовали их громкими криками.

Но и в этом случае в каждом человеке под личиной ликования угадывалась напряженность, особенно в женщинах, закутанных в непроницаемый для глаз саван чадры. Один раз, повернув за угол, они увидели впереди группу молодых иранцев, окруживших темноволосую женщину, одетую на западный манер; они издевались над ней, толкали ее, осыпали оскорблениями, делали непристойные жесты, несколько юнцов достали из штанов пенисы и махали ими перед ней. Женщине было лет тридцать пять: аккуратно одетая, короткое пальто поверх юбки, длинные ноги, длинные волосы под маленькой шляпкой. Какой-то мужчина протолкался к ней через толпу. Он тут же начал кричать, что они англичане и чтобы их оставили в покое, но молодежь не обратила на него никакого внимания, толкая его со всех сторон и сосредоточив внимание на женщине. Она была вне себя от ужаса.

Быстро растущая толпа не давала Шахразаде и Азадэ обойти эту сцену стороной, поэтому они были вынуждены стоять и смотреть. Потом появился мулла, который приказал толпе разойтись и принялся гневно выговаривать обоим иностранцам, что они обязаны почитать исламские обычаи. К тому времени, когда Шахразада и Азадэ добрались домой, обе устали и чувствовали себя так, словно их вываляли в грязи. Они сняли одежду и повалились на постель из мягких одеял.

– Я рада, что вышла сегодня на улицу, – устало произнесла Азадэ, глубоко озабоченная. – Но нам, женщинам, нужно организовать протесты, пока еще не поздно. Нужно устроить демонстрацию, пройти по улицам без чадры и с открытыми лицами, чтобы муллы раз и навсегда поняли: мы не имущество, у нас есть права, и ношение чадры – наше личное дело, наше решение, а не их.

– Да, давай! В конце концов, мы тоже помогали добиваться победы! – Шахразада коротко зевнула, полусонная. – О, я так устала.

Короткий сон оказался очень кстати.

Азадэ лениво смотрела, как лопаются пузырьки пены, вода в ванне теперь была горячее, поднимавшийся от нее сладковатый запах доставлял огромное удовольствие. Потом она не секунду села, зачерпнула пены и разгладила ее по груди и плечам.

– Интересно, Шахразада, но сегодня я была рада, что вышла на улицу в чадре. Эти мужчины такие ужасные.

– Мужчины на улице всегда ужасные, милая Азадэ. – Шахразада открыла глаза и смотрела на нее, на ее блестящую золотистую кожу, торчащие соски. – Ты так прекрасна, Азадэ, дорогая.

– А, спасибо, но из нас двоих прекрасная – ты. – Азадэ положила руку на живот подруги и похлопала по нему. – Маленькая мамочка, а?

– О, я так на это надеюсь, – вздохнула Шахразада, закрыла глаза и снова отдалась блаженному теплу. – Я едва могу представить себя матерью. Еще три дня, и тогда я буду знать наверняка. А когда у тебя с Эрикки будут дети?

– Через год-два. – Голос Азадэ звучал спокойно: эту ложь она произносила уже много раз. Но глубоко в ней жил неизбывный страх, что она бесплодна, потому что она не пользовалась противозачаточными средствами со дня свадьбы и всем сердцем желала понести от Эрикки с самого начала. Всегда один и тот же кошмар поднимался в ней: что сделанный аборт навсегда украл у нее шанс иметь детей, как бы доктор-немец ни пытался ее успокоить и заверить в обратном. Как я могла быть такой глупой?

Легко. Я была влюблена. Мне было семнадцать, и я была влюблена, о, как глубоко я любила. Не так, как Эрикки, за которого я с радостью отдам жизнь. С Эрикки все по-настоящему, все навсегда, наполнено добротой, страстью и покоем. С моим ясноглазым Джонни все было как во сне.