Генерал Багратион. Жизнь и война - Евгений Анисимов

Согласиться — значит, погубить дочь. Напугали царскую семью и брачные поползновения Бонапарта, который после неудачи со сватовством к великой княжне Екатерине Павловне попытался взять в жены другую сестру Александра — Анну Павловну. Вдовствующая императрица Мария Федоровна была в отчаянии. Во второй раз отказывать императору Франции казалось невозможным, но согласие на брак, как считала императрица, значило бы, что ее 15-летняя невинная дочь будет принесена в жертву «кровавому тирану». Мария Федоровна понимала, чем может грозить России конфликт с Наполеоном, и все же судьба дочери страшила ее больше. «Если у нее не будет в первый год ребенка, — писала она Александру, — ей придется много претерпеть. Либо он разведется с нею, либо он захочет иметь детей ценою ее чести и добродетели. Все это заставляет меня содрогаться! Интересы государства с одной стороны, счастье моего ребенка — с другой… Согласиться — значит, погубить мою дочь, но одному Богу известно, удастся ли даже этой ценою избегнуть бедствий для нашего государства. Положение поистине ужасное! Неужели я, ее мать, буду виной ее несчастья!»

В конце декабря 1808 года императрица Мария Федоровна рассказывала в письме старшей дочери Екатерине Павловне, как она беседовала с императором о политических последствиях отказа Наполеону: «Обсуждая с Александром все последствия моего отказа, я спросила его, может ли он послужить поводом к войне или, лучше сказать, может ли он ускорить ее и позволяет ли ему состояние его финансов вести войну? Он ответил: “Нет. Мне пришлось бы принести чрезвычайные жертвы. Наша граница беззащитна, у нас нет с этой стороны ни одной крепости, что касается войска, то у меня на границе двести тысяч человек ”. Признаюсь, я не думаю, что в случае отказа нам пришлось бы вскоре вести войну с этим человеком, она была бы отсрочена до окончания войны с Испанией. Состоится ли этот брак или нет, я того мнения, что войны не миновать, нам придется воевать либо с Наполеоном, либо из-за него, так как он вовлечет нас в свои враждебные отношения к Порте, и нам придется, так сказать, помогать ему созидать державы, которые будут нам опасны по близкому их соседству с Россией». Под конец разговора Александр сказал матери, что если Бог дарует ему десять лет мира, то он построит на границе десяток крепостей и поправит финансы так, что сможет противостоять Наполеону12.

Но времени у него оставалось не десять лет, а только неполных четыре года, да и за это время мало что удалось сделать. Между тем эта брачная история сильно сказалась на русско-французских отношениях. Наполеон в начале 1810 года женился на эрцгерцогине Марии Луизе, дочери императора Франца 1. Этот брак стал решающим в окончательном повороте Австрии к союзу с Францией и привел к тому, что в 1812 году Австрия, после десятилетий союзных отношений с Россией, оказалась в стане ее врагов. Бывший тогда в Париже граф А. И. Чернышев считал, что брак с Марией Луизой «был первою причиною охлаждения Наполеона к России. Русских перестали отличать при дворе, не оказывали им особенного прежнего расположения, исключали из общества сестер Наполеона и его родственников»13.

В окружении Александра I и среди военного руководства не было единства относительно того, как обороняться от нашествия и вообще как следует планировать оборону. Тут всплывает знаменитый проект генерал-майора барона Фуля. Этот прусский военный теоретик несколько лет преподавал государю стратегию и тактику и пользовался его доверием. В 1811 году Фуль, ставший генерал-квартирмейстером русской армии, предложил создать укрепленный лагерь на излучине Западной Двины ниже Полоцка (так называемый Дрисскиилагерь), с тем чтобы, отступая от границы, обе русские армии могли занять это тщательно подготовленное и обширное земляное укрепление и сделать его центром своего активного сопротивления противнику. Образцом для его создания служили укрепленные лагеря времен Семилетней войны 1756–1763 годов, а также те лагеря, которые в Испании и Португалии строил английский полководец Веллингтон, сумевший навязать французам такую войну, к которой они не могли приноровиться, несмотря на свой воинский опыт и превосходство в силах. В научной литературе высказано мнение, что план Фуля во многом был якобы лишь прикрытием, маскировкой иных, по существу наступательных, планов императора, которые должны были осуществиться весной 1812 года. Но, как бы то ни было, ни один из планов наступления не осуществился, а отступление армии какое-то время все-таки шло по плану барона Фуля. Хотя изначально этот план и встретил резкий протест многих военных.

Генерал-адъютант императора барон Армфельд был ярым противником оборонительного плана Фуля. Приехав в Вильно накануне наступления Наполеона, он представил царю записку («меморию»), в которой говорилось: «Всякая пассивная оборона не принесет ни в каком случае благоприятного результата. Кроме того, если не мешать инициативе неприятеля, то никогда не удастся русским устоять против французской армии». Это мнение разделяли многие военные. Армфельд предлагал, чтобы обе русские армии немедленно соединились и не начинали отступления врозь. Да и само отступление он считал нецелесообразным, ибо уйти из Польши значило «удвоить число врагов и продолжить войну так, что она станет неудобнее для нас, чем для Наполеона».

Против плана Фуля были почти все генералы, наперебой предлагавшие свои планы ведения войны. Генерал Л. Л. Беннигсен, потерпевший от французов поражение в войне 1806–1807 годов, был полон желания отомстить Наполеону и предлагал дать французам сражение недалеко от Вильно. Но тень поражения на полях Восточной Пруссии висела над ним, и второго шанса ему государь уже не предоставил. И вообще, всех угнетала одна страшная мысль — горькая истина, добытая в войнах с Наполеоном. Ее хорошо и просто выразил Паскевич: «Против Наполеона трудно устоять в сражении»".

Военный министр Барклай де Толли своего мнения о возможном развитии военных действий открыто не высказывал. Долгое время он был известен как сторонник упредительных, наступательных мер, но, зная двойственность взглядов императора, на них не настаивал. Император же Александр 1, какуже сказано выше, находился в нерешительности. Дело не только в особенностях характера царя. По своей подготовке, по призванию, по складу души и интересам император не был полководцем. При этом, подобно своему отцу и братьям, он прекрасно разбирался в строевой подготовке, в вахт-парадах, вообще, как тогда говорили, «в искусстве сворачивания шинелей», но плохо знал вопросы стратегии и тактики ведения реальных боевых действий. Кстати, Романовы, кроме Петра Великого, да, пожалуй, еще великих князей Николая Николаевича-старшего и его сына Николая Николаевича-младшего, не были хорошими полководцами, а попытка последнего императора Николая II в 1915 году возглавить воюющую армию кончилась таким грандиозным «Аустерлицем», что его последствия ощутили несколько поколений. Опасение допустить роковую стратегическую ошибку и делало Александра I особенно осторожным. Но тогда, летом 1812 года, когда в Вильно стало известно о численном превосходстве Великой армии, он, по-видимому, склонился к принятию сугубо оборонительного плана отступления от границы, изюминкой которого и был проект Фуля с его Дрисским лагерем. В обстановке разноголосицы и противоречащих друг другу мнений император решился, по возможности, держаться плана Фуля как единственно возможного и реального на тот момент варианта действий.