Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - Вера Камша

Ричард глубоко вздохнул и вошел в светлый, образованный лампадами круг. Деревянный ящик, лишь изнутри выложенный свинцом, казался обычной мебелью вроде гардероба или комода. Он просто не мог иметь с сюзереном ничего общего. С веселым светловолосым сюзереном герцога Окделла, сперва протянувшим вассалу руку, а затем доверившим ему свои чаянья и тайны. Дикон положил ладонь на простую крышку и не почувствовал ничего, кроме прохлады, но что-то сказать было нужно.

– Здравствуй, Альдо, – поздоровался юноша, – я пришел. Извини, что не сразу.

Слова прозвучали нелепо и фальшиво. Ричард помнил, что говорил Ксаверий у гроба Лиандра, но выдумки не выдерживают столкновения с жизнью, потому-то Ворон и читал Дидериха так, словно смеялся. Теперь Дикон понимал почему. Пустая ненавистная жизнь, ненужные победы, ненависть, презрение, жалкий король, любовь к королеве, обладание ее телом, но не душой… Насколько это страшней выдуманных страстей, и насколько гибель последнего Ракана чудовищней смерти Лиандра!

Убитому императору явился всего лишь призрак матери, Альдо видел не призраков – старуха, казнь Айнсмеллера, синие глаза Удо, мертвецы Доры… Все они были наяву и предрекали беду. Сюзерен в нее не верил, но его ждали не победы и слава, а смерть и Ноха.

Аббатство стало последней неудачей Альдо – лежать в обители несуществующего бога и ждать, когда Алва и Ноймаринен решат, как быть с телом. Дикон не сомневался, что сюзерен предпочел бы лежать в Гальтаре, а нет, так в вольной варастийской степи или на данарской круче, чтобы в половодье было слышно, как стонет и ревет великая река. Только одинокую могилу могут осквернить хоть кэналлийцы, хоть ноймары, хоть разгулявшаяся чернь, разве что добиться права на охрану…

– Я верну тебя домой, – снова вслух пообещал Дикон. – Новый Круг принадлежит Ветру. Карл Борраска узнает правду и о себе, и о тебе. Он сделает то, чего не сумел ты, и в новой Талигойе, в великой Талигойе, вспомнят добром и тебя.

Пусть сюзерена здесь нет. Пусть его нет нигде, но мы живы, пока живы наши дела и наша память. Золотой Анаксии быть! Неважно, что Робер превращается в какого-то купца, а Придды верны фамильной подлости, это не повод опускать руки. Теперь, когда нет ни Альдо, ни Борнов, с Савиньяками опять можно разговаривать. Арно больше любит Эмиля, пусть узнает, кому по праву принадлежит титул. Нельзя забывать и о брате Катари, что бы тот ни натворил в юности. Похоже, Жермон Ариго – смелый человек, и он еще не стар для женитьбы, а жениться ему придется хотя бы для продолжения рода.

Если наследники Ариго будут расти вместе с коронованным кузеном, они станут истинными эориями дома Молний. Труднее всего с домом Волн. Фок Варзов безнадежно стар, как и эр Август… Остаются братья Придда, но эта семья насквозь ядовита, а Борны никогда не примирятся с Савиньяками, и потом их права слишком неочевидны.

– Дон! – раздалось сверху. – Дон! Донн! Дон-н-н!..

Странный звук. Дальний, холодный и… знакомый! Святой Алан, так бьет колокол Лаик, созывая к ночному бдению монахов, рыцарей, нищих. Дикон провел рукой по лицу, пытаясь понять, спит он или нет. Незримый колокол продолжал звонить. Мерно. Глухо. Тревожно.

В самой часовне стояла тишина, разве что лампады загорелись чуть ярче. Никто не появлялся из ниоткуда, чтобы уйти в никуда, а звон… Блор про него говорил. Скорее всего, в нем нет ничего загадочного. Эсператисты отыскали замурованный колокол и бьют в него, пугая солдат и горожан. Водись в Нохе призраки, их бы видели и раньше, но про монахов Лаик знают все, а здесь болтался только Валтазар, да и тот исчез.

– Дон!.. Донн!.. Дон-н-н-н…

Звон не отдалялся и не приближался. Он не грозил, не звал, даже не жаловался, он просто был. Словно где-то поблизости редкими толчками билось огромное холодное сердце.

– Дон!.. Донн!.. Дон-н-н-н…

В глаза ударил лунный свет, и Ричард понял, что вышел из часовни и стоит напротив коронационного храма. Темная терраса напоминала о казни Айнсмеллера и тщетных мольбах Катари…

Влажно блеснули мокрые камни, отражая десятки огоньков. Наискосок через площадь, отрезая Ричарда от монахов, солдат, всего мира, тянулась бесконечная процессия. Монахи в эсператистских хламидах чинно шествовали по двое в ряд, сжимая в руках зеленые свечи. Дул сильный порывистый ветер, но призрачные огоньки горели ровно, и бил, бил, бил призрачный колокол.

Глава 5

Хербсте. Печальный язык

400 год К.С. 20-й день Весенних Волн

Сон был какой-то бесконечный: бесконечно длинный, бесконечно глупый и столь же бесконечно печальный. Смысл его ускользал, но Жермон откуда-то знал, что виноват во всем именно он, и чувство вины непонятно за что тоже было бесконечным. Избавление принес дежуривший в эту ночь Бертольд, аккуратно, но решительно растолкавший генерала. Окна только начинали светлеть, птицы и те спали, но лучше вскочить ни свет ни заря, чем барахтаться в малопонятной пакости.

Ариго уселся на сбитой – он с детства устраивал из одеял и простынь беличьи гнезда – постели и беззлобно посмотрел на порученца. Тот глупейшим образом потупился. Генерал поскреб голову, зевнул и осведомился, в чем дело.

Остатки ночной дряни рассеялись при первых же словах – «с того берега» вернулся долгожданный разведчик. О подобном было велено докладывать в любое время дня и ночи. Бертольд и доложил, но гордости за содеянное на веснушчатой физиономии не читалось.

– Хорошо, что разбудил, – успокоил теньента Жермон. – Разведчика ко мне, а сам за Карсфорном и Рёдером. Живо!

Он как раз успел выпить воды и раздвинуть занавески, когда в прихожей затопало. В окошко подглядывал туман, туман был и в голове – не похмельный, вчерашние полстакана были форменной ерундой, а какой-то тревожный. Из такого перед носом корабля вырастают рифы или мели. С чего подобные образы посетили отродясь не бывавшего в море Ариго, было совершенно неясно.

– Капрал Кроунер, – доложили от порога. Сквозняк задул ложные маяки, остался только туман. – От капитана Баваара.

Жермон махнул рукой, избавляясь от столь любезных ревнителям устава дерганий, и потянулся за кошельком. Хороший разведчик не может ходить с пустыми карманами, а Кроунер слыл одним из лучших во всей армии. В авангард он попросился сам, еще осенью. Жермон в глубине души этим гордился.

– Докладывай. Что за Хербсте?

Капрал насупился, освежая в памяти умственные слова, до которых был большой охотник. Все равно ведь собьется на рыбацкий говорок!

– Так что капитан велели доложить… Реку мы переплыли спокойно, прошли, хоронясь, к Печальному языку. Близко не подобраться – рощи, они только вдоль берега… Сунешься в сторону – одни поля с лугами. Ровно, аж противно, а дозоры у «гусей» частые и чтобы зевать – ни-ни… Так что небогато мы разглядели. Капитан говорят, все при-мер-но так, как раньше докладали. «Гусей» тыщ пятнадцать, а то и меньше – ру-чать-ся капитан не могут, с берега не больно посчитаешь. Пехоты – половина, частью старые наши знакомцы, с Лейне еще. Зубры, или как их там… «Крашеных» тоже видели, «синие» которые. Два полка – не меньше, из тех, что зимой заявились. Конница… Драгун много, рейтар пару эскадронов разглядели, и то издаля. Еще если и есть, то прячутся. Пушки слышали хорошо, но близко не подойти было. Об энтих, что за мысом стоят, все.