Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

Но дело не в шахтинском синдроме, а в том, что я уже начинал спиваться и понимал это. Наташа — героиня! Я встретился с ней через четверть века после описываемых событий, и она была жива-здорова, даже продолжала работать доцентом. Правда, уже не в Тольятти. Но, как минимум, пара мужиков живших с ней после меня, померли от пьянства и такой жизни. Помер бы и я, если бы…

Если бы ни прибежал, запыхавшись, утром 31 декабря к нам в «берлогу» Гена Абросимов, и ни поставил бы меня в известность, что приехала моя жена и ждет меня у Лены.

— Я сказал, что ты в институте, и что я приведу тебя!

— А я как, что я останусь на Новый Год одна! — захныкала Наташа.

Гена сказал мне: «Иди домой, а я с ней разберусь!».

Я «по-армейски» быстренько оделся и трусцой побежал в общежитие. Лиля еле узнала меня. Кожаного пальто и шапки она не видела вообще, а, кроме того, я уже с неделю не брился и оброс симпатичной черной бородой.

— Это ты? — только и спросила изумленная Лиля.

— Бороду отпускаю! — ответил я и, будучи человеком исключительно правдивым, так и поступил.

Начиная с этого дня, я носил бороду в течение тридцати с лишним лет. Потом я сбрил ее «под ноль», как и волосы, хотя всегда носил длинную, до плеч, прическу. Так я почти в пятьдесят лет коренным образом изменил свой имидж. А что меня побудило к этому — расскажу после.

Я привел Лилю в мою комнату, и она, конечно же, сразу поняла, что комната нежилая. Все покрыто слоем пыли, но были и другие, понятные только женщинам и разведчикам признаки. Вытряхнув простыню и одеяло, я после недолгих расспросов, положил жену отдыхать, а сам пошел делать закупки к встрече Нового Года в комнате общежития.

К вечеру в моей комнате уже был поставлен большой стол, составленный из моего столика, двух тумбочек и большого листа текстолита. Его покрыли бумажной скатертью, поставили пять приборов — что-то от Лены с Геной, а что-то купили. Было шампанское, вино из Грузии, коньяк и водка. Даже «елка»

— маленькая сосна, вырубленная мной в бору, метров за двести от общежития, тоже была.

Деньги мне платили, по моему понятию, огромные — за что только, непонятно. Портят людей «халявные», не заработанные ими деньги, вот и меня за пару месяцев без работы, эти деньги чуть не сгубили. Если бы их не было, то я разгружал бы уголь или перетаскивал мясные туши, а не бросился бы в пьянство и разврат.

Но вернемся к Новому Году: пять приборов — это для меня с Лилей, Гены с Леной и ее пятнадцатилетней сестры, приехавшей из Саратова навестить родственников. Но пришлось поставить и шестой прибор — к Лене заявилась «подшофе» Наташа и попросила не бросать ее одну. Чтож, нас демонстративно познакомили Абросимовы — меня назвали Нурбеем Владимировичем, как положено — доцент с кафедры «Теоретическая механика». Наташа назвала себя, протянув руку для пожатия.

Сели за стол, налили шампанского, маленький сетевой репродуктор верещал

— то из Москвы, то из Куйбышева, то из Тольятти. Наконец, пробили куранты все-таки из Москвы, мы весело чокнулись и выпили, я стал открывать штопором бутылки с вином. Наташу вдруг «потянуло» на поэзию:

— Воткнем же штопор в упругость пробки, Пусть взгляды женщин не будут робки!

— продекламировала она, немножко гнусаво. И вдруг обратилась ко мне: «Нури», — с просьбой налить там чего-то. Лиля мигом стрельнула в нее глазами, Лена толкнула ее под столом ногой.

Я удивленно спросил: — Вы меня?

Та стала лепетать о том, что у нее в Казани был знакомый Нурбей, так его все называли Нури, и так далее…Но «слежка» за нашим поведением уже началась. Все это не скрылось от малолетней сестры Лены, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за словами, многозначительными взглядами, толчками ногой, и другими полными тайного смысла действиями взрослых.

И вдруг из репродуктора донеслась неизвестная доселе песня — «С чего начинается Родина…» Надо сказать, что песня эта и на выдержанных людей производила сильное впечатление, а тут мы все выпившие, удаленные от любимой «малой» родины. Кто от Москвы, кто от Тбилиси, кто от Казани, кто-то от Саратова, к тому же, некоторые были уже с изрядно подпорченными нервами. И, не выдержав нервного, и мало еще какого напряжения, Наташа громко разрыдалась. Лена бросилась ее успокаивать, а Лиля, все поняв, бросилась энергично царапать мне лицо, успев порядком его изуродовать!

Гена стал удерживать ее за руки. Положение было критическое. Но «спасла» его малолетняя сестра Лены. Вскочив со стула с заплаканным лицом, она патетически обратилась к присутствующим:

— Послушайте, взрослые, я ничего не понимаю, объясните мне, пожалуйста, кто здесь кого любит?

Этот слезный детский призыв поставил нас на место: мы все дружно расхохотались и продолжили выпивать, простив всем все и забыв обо всем, кроме Нового Года. Под утро пьяненькую Наташу забрали Гена с Леной. Как они улеглись там вчетвером — остается загадкой. Я предложил, правда, «разбиться» на тройки, и оставить Наташу у нас, но не понимающая тольяттинских шуток Лиля, опять показала, было, когти…

Наконец, проводив гостей, мы с женой улеглись на узенькой общежитейской кровати, и, согласно брачному кодексу, я должен был исполнить свои супружеские обязанности. Но я их все не исполнял. На вопрос жены о причинах моего воздержания, я не скрывая, сообщил, что боюсь заразить ее, не будучи уверен в своей «стерильности». Лиля пристально посмотрела на меня, и поняла, что перед ней стояла альтернатива — либо снова вцепиться мне в лицо, либо примириться с реальностью. Но, подумав, решила:

— А, черт с ним, давай! — махнула она рукой, и я понял это, как руководство к действию.

Назавтра я купил в аптеке еще триста тысяч единиц бициллина, новокаин, шприц, и Лиля сама вколола мне лекарство, правда, несколько преждевременно.

Тбилисские морозы

Мы договорились вместе поехать в Тбилиси. Лиля рассказала мне про увольнение Геракла и высказала мысль, что надо бы встретиться с Трили, может он предложит мне отдел, освободившийся «из-под» Геракла. На фоне моих неудач в Тольятти, я счел это предложение дельным. Официально попросил отгул в счет предстоящего отпуска, и до начала нового семестра — 7 февраля, я был свободен.

Поехали мы через Москву поездом: было решено проверить меня на «стерильность» в большом городе у платного врача. А такого я знал, по крайней мере, по табличке, вывешенной на бывшей улице Кирова (Мясницкой), напротив своеобразного здания ЦСУ, построенного по проекту великого Корбюзье. Табличка гласила — «Д-р Альф, венерические заболевания».