Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

По иронии судьбы, высылка из столицы, скорее всего, спасла жизнь Дмитрию и Феликсу, останься они, князья могли бы разделить судьбу своих многочисленных родственников, которые подписывали коллективное письмо царю в их защиту, а затем расстрелянных в революционную годину. Однако тогда ответ Николая привел к фактическому разрыву монарха с августейшей семьей. «Авторы письма обиделись на это и порвали все неофициальные отношения с царем. Разрыв был открытый и драматичный. Царь убедился, что вся семья Романовых ненавидит его самого и его жену»[1414], — свидетельствовал Александр Мосолов. Попытки самого начальника дворцовой канцелярии достичь примирения через переговоры с неформальным лидером семьи — Марией Павловной-старшей — не увенчались успехом, та не желала первой протягивать руку.

Особенно резко позволял себе высказываться Николай Михайлович. В день высылки молодых князей из Петрограда он писал: «Безус — ловно, они невропаты, какие-то эстеты, и все, что они совершили, — хотя очистили воздух, но — полумера, так как надо обязательно покончить с Александрой Федоровной и с Протопоповым. Вот видите, снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было»[1415]. Свои идеи великий князь явно нес в массы. 29 декабря Фредерикс довел до сведения Андрея Владимировича записку царя: «До меня со всех сторон доходят сведения, что Николай Михайлович в яхт-клубе позволяет себе говорить неподобающие вещи. Передайте ему, чтобы прекратил эти разговоры, а в противном случае я приму соответствующие меры»[1416]. Не прекратил, и под самый Новый год император предписал ему отбыть в Грушевку под Киевом. «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть?!»[1417], — пишет Николай Михайлович в дневнике по горячим следам.

В следовавшем в Киев поезде великий князь встретился с двумя депутатами Думы, которые возвращались домой на новогодние каникулы — Шульгиным и Терещенко. По тому, что записал по приезде Николай Михайлович, не трудно догадаться о содержании их беседы. «Шульгин — вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота! Другой тоже цельный тип, Терещенко, молодой, богатейший, но глубокий патриот, верит в будущее, верит твердо, уверен, что через месяц все лопнет, что я вернусь из ссылки раньше времени. Дай-то Бог! Его устами да мед пить. Но злоба у этих двух людей к режиму, к ней, к нему, и они это вовсе не скрывают, и оба в один голос говорят о возможности цареубийства!». Восторг у Николая Михайловича полный: «не эстеты, не дегенераты, а люди»[1418].

Новогодние торжества стали также удобным предлогом для тифлисского городского головы Александра Хатисова, чтобы приступить к выполнению порученной ему князем Львовым от имени Земгора миссии. Описание этого примечательного эпизода оставили Мельгунов, Спиридович, имевшие возможность лично порасспросить Хатисова в эмиграции, и генерал Юрий Данилов — ближайшее доверенное лицо и биограф Николая Николаевича. На церемонии принесения поздравлений великому князю в его дворце Хатисов, дождавшись своей очереди, попросил дать ему аудиенцию по важному делу. Николай Николаевич предложил приехать в тот же день, когда разъедутся все поздравляющие. Взволнованный Хатисов в назначенное время предстал перед командующим Кавказским фронтом. Попросив разрешение говорить предельно откровенно и получив согласие, он поведал о принятом в Москве решении: для спасения страны устранить императора Николая от престола и предложить корону Николаю Николаевичу. Механизм переворота Хатисов объяснит Мельгунову Николай Николаевич должен был утвердиться на Кавказе, провозгласив себя главнокомандующим и царем. По уверениям князя Львова, генерал Маниковский обещал в этом случае поддержку армии. Далее предполагалось царя арестовать и увезти в ссылку, а царицу заключить в монастырь, говорили об изгнании, не отвергалась и возможность убийства. Совершить переворот должны были гвардейские части, руководимые великими князьями. Речь шла не столько о регентстве при малолетнем наследнике, сколько о смене династии[1419]. В разговоре с Николаем Николаевичем Хатисов в детали не вдавался, обозначил только самые общие позиции.

«— Признаюсь, — говорил Хатисов Спиридовичу, — я очень сначала волновался и с большой тревогой следил за рукой великого князя, который барабанил пальцами по столу около кнопки электрического звонка. А вокруг нажмет, позвонит, прикажет арестовать… Но нет, не нажимает»[1420].

Разговор, безусловно, не был для Николая Николаевича неожиданным, эта тема была популярной и в Закавказье. «Было всем известно, что брат императора Николая II великий князь Михаил Александрович при многих своих симпатичных и благородных качествах обладал почти полным отсутствием воли; это могло также угрожать России в будущем многими неудобствами, — откровенничал Данилов. — …При таких условиях данная комбинация — цесаревич Алексей при регенте Михаиле Александровиче — многим не внушала большого доверия. В среде, например, земских и городских деятелей произносилось не раз имя великого князя Николая Николаевича в качестве лица, наиболее соответствующего для занятия всероссийского престола, с предоставлением стране ответственного министерства, главой которого намечали князя Г. Е. Львова»[1421].

Внимательно выслушав Хатисова и поделившись с ним своими сомнениями, великий князь попросил время на раздумья. Через два дня Хатисов вновь явился во дворец. На сей раз Николай Николаевич принял его в присутствии генерала Янушкевича и заявил об отказе участвовать в заговоре. Свое решение он объяснил тем, что подобный сценарий не будет поддержан широкими народными массами — мужик и солдат не поймут насильственного переворота, и поэтому он не найдет поддержки в армии. Как отмечали многие лично знавшие великого князя, он не отличался личной смелостью. Как подмечал Шавельский, «его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность… Он ни за что не принял бы участия ни в каком перевороте, если бы предприятие угрожало его жизни и не имело абсолютных шансов на успех»[1422].

Любезно откланялись, обменявшись рукопожатиями, и Хатисов отправил Львову телеграмму: «Госпиталь не может быть открыт». Вариант с заменой Николая II на его дядю земгоровцы сдавали в архив. А Николай Николаевич позднее будет считать свой отказ возглавить переворот ошибкой. Мысль поставить в известность о заговоре своего венценосного племянника ему в голову даже не приходила.

В ряде отечественных исторических работ со ссылкой на Мельгунова весь эпизод с контактами Хатисова с Николаем Николаевичем объявляется более поздней фальсификацией, поскольку последнего якобы в указанное время не было на Кавказе[1423]. Здесь явное недоразумение: Мельгунов отрицал присутствие в Тифлисе Николая Михайловича (который, как мы сами знаем, двигался из Петрограда в Киев), а вовсе не Николая Николаевича[1424], а сам эпизод под сомнение не ставил.

Регентство Николая Николаевича было популярной идеей и в августейшем семействе. Французский посол Палеолог, имевший всегда информацию из первых рук, 5 января 1917 года записал в дневнике: «Несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей великой княгини Марии Павловны: Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше ни меньше, как о том, чтобы спасти царизм путем дворцового переворота. С помощью четырех гвардейских полков, преданность которых уже поколеблена, они двинутся ночью на Царское Село; захватят царя и царицу; императору докажут необходимость отречься от престола; императрицу заточат в монастырь; затем объявят царем наследника Алексея под регентством великого князя Николая Николаевича»[1425]. По сведениям Палеолога, предполагалось задействовать Павловский, Преображенский и Измайловский полки, а также гвардейских казаков и эскадрон императорского гусарского полка, входившего в состав гарнизона Царского Села.