Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Кроме того, ее муж уже тогда считался национальным достоянием. Для женщины, ценящей уединение и много пострадавшей от внимания того сорта, какой теперь отождествляют с таблоидами, едва ли такая перспектива была радужной. Венчание состоялось в Бердичеве, в приходской церкви Святой Варвары, утром 14 марта 1850 г.; со стороны Ганской то явно был жест сострадания. Она стремилась исполнить последнее желание Оноре перед смертью, даже если оно означало для нее неопределенное будущее. Радовалась ли она такому решению – вопрос другой. Бальзак признавался Зюльме Карро, что для него свадьба стала «счастливой развязкой великого и благородного романа, который продолжался шестнадцать лет»1198.

Сразу после свадьбы молодожены вернулись в Верховню; они прибыли в половине одиннадцатого вечера. Всю первую брачную ночь Эвелина мучилась от ревматизма и артрита. Бальзак очень устал, глаза у него потускнели («ужасное состояние для молодожена»). Он обещал, что будет работать, как работал в 1840– 1841 гг.: «Так мы можем быть уверены в том, что к 1852 году наша маленькая семья по крайней мере будет неплохо обеспечена»1199. Цель по-прежнему отдалялась.

Так как на дорогах еще была распутица, г-н и г-жа Оноре де Бальзак отправились домой лишь 24 апреля 1850 г. Из гостиницы «Россия» в Бродах (в австрийской части Галиции) Эвелина написала дочери тревожную весть: «Его здоровье совсем не радует меня. Приступы удушья все учащаются; он очень слаб, у него нет аппетита, он обильно потеет, отчего слабеет еще больше. Он так сильно изменился, что знакомые в Радзивиллове едва узнали его». Пока она писала письмо, вернулся умирающий, которому удалось вырвать их багаж у таможенников: «Он провел все дело с достойной восхищения энергией, и мы сможем уехать сегодня. Только теперь я понимаю, как плохо знала этого восхитительного человека. Хотя мы знакомы семнадцать лет, каждый день я открываю в нем свойства, о которых даже не подозревала. Если бы только у него по-прежнему было здоровье!»1200

9 мая они были в Дрездене, где, как всегда, поссорились из-за «выгодных покупок». Оба упрекали друг друга в лишних тратах. Бальзак радовался мелким невзгодам супружеской жизни и писал последние письма домой. Матери он велел поставить во все вазы свежие цветы, а Лора должна была позаботиться о том, чтобы, когда они приедут, матери не было на улице Фортюне: «Ее достоинство пострадает, если она начнет помогать нам распаковывать вещи»1201. Слугу-эльзасца надобно поставить охранять дом. Эвелина добавила вежливую приписку «матушке, которой я обязана моим превосходным и самым идеальным мужем». Она благодарила свекровь за то, что та смотрит за их домом, сожалела, что от забот она заболела, и выражала надежду, что ее сын скоро поправится «под просвещенной заботой его превосходного друга, доктора Накара»1202.

Бальзак и его молодая жена вернулись в Париж поздно ночью 20 (или уже 21) мая 1850 г. То был его пятьдесят первый день рождения. Путешествие чуть не убило его. Проведя два дня без еды и сна, он не мог ходить; у него потемнело в глазах. Он несколько раз терял сознание. Прежде чем он ввел молодую жену в «рай», их ждала еще одна катастрофа.

О достоверности происшествия свидетельствуют счета от слесаря и из психиатрической клиники1203. Карета остановилась перед домом. Во всех окнах горел свет, но дверь никто не открыл. Послали за слесарем, взломали замок… Войдя, хозяева увидели, что слуга-эльзасец, как ему велели, защищает дом от незваных гостей. Он совершенно обезумел. Видимо, его сломила необходимость соответствовать ожиданиям Бальзака. Ему говорили, что хозяин объявится в любую минуту. Эльзасца отправили в психиатрическую лечебницу, а Бальзака, который надеялся произвести на свою принцессу совершенно иное впечатление, уложили в постель. На следующий день к жившему в соседнем доме художнику Гудену зашел Альфред де Виньи. Гуден подвел его к окну сбоку дома и показал «в соседнем дворе дорожную карету, покрытую пылью; он сообщил, что приехал Бальзак со своей московиткой… Я всегда считал, что его русская – выдумка, и изумился, узнав, что она настоящая»1204.

Сначала всем казалось, что здоровье Бальзака поправляется; он даже выходил в город по разным делам, в основном связанным с таможней: на улицу Фортюне продолжали прибывать сокровища. Но с начала июня он оказался прикован к своей комнате рядом с часовней Святого Николая. Все письма ему приходилось диктовать Эвелине. Последнее предложение, написанное его рукой, – постскриптум к письму Готье, который уезжал в Италию: «Я не могу ни читать, ни писать». Приписку он сделал 20 июня.

К середине июля он так ослаб, что у него не осталось сил даже диктовать.

Накар пригласил на консилиум нескольких врачей. Его тревожили отеки пациента. Бальзаку сделали кровопускание, очистили кишечник. Ему прописали мочегонные и успокаивающие средства, пищу велели принимать только холодную и небольшими порциями. Он должен был носить очки и не должен разговаривать. Сестра Лора по опыту знала, что «скука принесет ему больше вреда, чем несколько слов»1205. В начале июля у него диагностировали перитонит и поставили на живот сотню пиявок. У него развивалась альбуминурия – симптом болезни почек, – появились пролежни и язвочки во рту. Все это время Бальзак оставался бодрым и мужественным, каламбурил, шутил о смерти и больше беспокоился о больном зяте, чем о себе. Он даже рассказывал о сюжетах, которые зрели у него в голове: в «Человеческой комедии» еще оставались большие пробелы, а время было на исходе.

По крайней мере, некоторые его страхи оказались необоснованными. Насколько он мог судить, Эвелина и его сестра понравились друг другу; племянницы называли Эвелину «Обожаемая», а матушка оказала всем любезность, переселившись к подруге и «избавив вас всех от бедной старой калеки». ЛоранЖан постоянно смешил всех и раздражал Эвелину.

Тем временем внешний мир прослышал о состоянии Бальзака. 3 июля президент послал за новостями, и на следующий день в газетах сообщили, что Бальзак на грани выздоровления1206. Виктор Гюго дважды заходил навестить своего собрата – литературного гиганта. История сошлась на улице Фортюне: Бальзак умирал, а Гюго вскоре предстояло отправиться в ссылку. Гюго приехал в мрачный дом на заброшенной улице: последние ворота справа, если идти со стороны Елисейских Полей. За решеткой показалось лицо слуги, затем исчезло; ворота открыли, и он очутился в узком садике. Забетонированные дорожки мимо клумб вели ко входной двери. Когда гость вошел, ему бросился в глаза колоссальный мраморный бюст Бальзака работы Давида д’Анжера1207. «Ты поразишься, – писал Бальзак в то время Эвелине, – когда увидишь голову олимпийца, которую Давиду удалось извлечь из моей толстой бульдожьей морды»1208. Сам натурщик находился неподалеку; нужно было подняться по лестнице, застеленной красным ковром, уставленной вазами, статуями, картинами и сундуками, затем пройти еще по одному коридору. Дверь спальни была открыта; Бальзак сидел в постели, опираясь на груду подушек и парчовых валиков; целая система ремней и подъемных блоков помогала ему менять положение в постели.