Записки мертвеца - Георгий Апальков

а потом — всего через секунду — замолчал навсегда. Люди в чёрном матерились и силой пытались стащить на пол тех из перепуганных детей, кто остался, как ни в чём не бывало, сидеть на сиденьях. Они пронзительно визжали и кричали. Кто-то, кажется, кричал от боли. Когда очередь стихла, один из людей в чёрном встал и начал пытаться ногой выбить одно из больших боковых стёкол в салоне. Стекло поддалось только с третьего или четвёртого пинка — и то только после того, как он выпустил в него пару пуль. Затем он выпрыгнул наружу и трёхэтажным матом окликнул своего товарища, требуя, чтобы он поторопился. Тот, капая кровью на пол салона, тоже выскочил в окно. Перестрелка продолжилась. Дети снова заверещали. Лёха как мог пытался закрыть хоть кого-то из них своим телом. Я лежал на полу, прикрывая голову, и находился в полнейшем ступоре. Я не понимал, что нужно делать ровно до того момента, пока не увидел, как мальчишка, сидевший возле самого выхода, открыл рот и выпустил из него сгусток крови. Он ошарашенно глядел то по сторонам, то на свой живот, с которым, на первый взгляд, всё было в порядке. Мальчик не мог взять в толк, что с ним происходит, и почему по его подбородку бежит что-то тёплое и маслянистое. Он пытался задерживать кровь внутри: плотно закрывал рот и пытался сглотнуть, но она всё равно просачивалась наружу. Я знал, что должен помочь ему, но совершенно не понимал, что я могу сделать. Тем не менее, я подоспел к нему, сел рядом и стал осматривать его, пытаясь найти рану. На правом боку его курточки я обнаружил небольшое отверстие, которое, по всей видимости, и оставила пуля. Крови не было нигде, кроме его лица, которое, по мере того как он к нему прикасался, становилось всё алее.

— Тихо, тихо, тихо, — только и мог повторять я, — Ляг, давай. На спину. Вот так.

Я уложил его на сиденье, решив почему-то, что это должно как-то помочь. Наконец, я додумался позвать Лёху, решив, что уж вдвоём-то мы точно что-нибудь сообразим.

— Лёха! Одного ранило!

— Где?! — всполошился он.

Я показал ему раненого мальчугана. Лицо Лёхино перекосил ужас. Он подскочил к парню — на вид второкласснику — и так же, как я несколько секунд назад стал пытаться выяснить, куда попала пуля.

— Вот тут, сбоку, — сказал ему я, показав на рану.

— Надо куртку снять, — вслух комментировал он всё то, что планировал сделать для спасения мальчика.

Звуки выстрелов снаружи стихли, но нам здесь, внутри, это было теперь совершенно безразлично. Остальные дети были вне себя. Реальность вокруг них, которая и до этого не была особенно приветливой, в одночасье превратилась в кошмар наяву. Они рыдали, кричали и звали на помощь. Кто-то звал мам, а кто-то просто в исступлении повторял: «Помогите! Помогите! Помогите!»

Происходившее тогда видится мне теперь до крайности сюрреалистичным. Только представьте: человечество на краю гибели, мёртвые уничтожают живых, планету охватила эпидемия, поставившая цивилизацию на грань вымирания. И вот — мы посреди всего этого: всё так же стреляем друг в друга из-за… из-за чего? Что это было? За что погибли все эти люди там, на разъезде? Нелепая чушь, унёсшая разом несколько жизней — вот, что это было! Какие-то междоусобицы, интриги и заговоры на несущемся в чёрную, неродящую пропасть каменном шаре, с которого такими темпами совсем скоро исчезнет последний человек. Всё это не имеет смысла. Всё это бред, чушь и нелепица. Я не знаю, что мне сделать для того, чтобы та сцена в автобусе не стояла перед моими глазами в заключительные часы моей жизни, стремительно движущейся к завершению. Не хочется умирать вот так: пустым, без всякой надежды и веры в лучшее. Впрочем — пусть. К этому разговору мы ещё вернёмся позже, когда настанет время оставлять здесь мою последнюю запись. Сейчас лучше сосредоточиться на том, что было дальше.

Дверь со стороны водителя отворилась. Кто-то, кто её открыл, вывалил наружу изрешечённый пулями труп прапорщика и сам сел за руль. В прямоугольнике зеркала заднего вида, чудом уцелевшем во время перестрелки, я увидел лицо одного из людей в чёрном. Оно было бледным, а под глазами у мужчины были чёрные синяки. Звякнули ключи, всё это время торчавшие в замке зажигания. Затем с хрипом, нехотя, завёлся мотор. Наш новый водитель включил передачу, и мы тронулись, оставив позади ещё одно место преступления.

— Дыши, дыши. Вот так! Потихоньку, — приговаривал Лёха, нависая над раненым мальчуганом.

— Ему плохо? — спросила у него девочка девяти лет, первая среди всех прочих отошедшая от шока после перестрелки.

— Плохо, — подтвердил Лёха.

— В него попали?

— Попали, — снова ответил он.

— Зачем по нам стреляли? — спросила она.

— Н-н… К-к-ха!.. — Лёха снова зашёлся кашлем и не смог ничего вразумительного ответить на вопрос девочки. Впрочем, кашель тут был ни при чём: едва ли он выдавил бы из себя хоть что-нибудь в ответ на это, даже если бы был здоров.

Автобус разгонялся до всё более и более экстремальных скоростей.

— Все живые? — впервые за всё время после того, как мы уехали с развилки, спросил наш новый водитель.

Я сел на сиденье прямо за ним и вполголоса сказал ему:

— Мальчика ранило.

— Сильно?

— Сильно.

— Куда?

— В бок.

— Левый, правый?

— Правый.

— Кровь изо рта идёт?

— Идёт.

— Плохо. Плохо… Твою мать! Успокой там их как-то. Скоро на месте уже должны быть. И это… На вот, — водитель в чёрном снял с пояса рацию и зачем-то отдал её мне, — Кнопку нажми.

Я взял рацию. Она была липкой и покрасила мою руку в красный, едва я коснулся её.

— Какую кнопку?

— Сбоку.

Я нажал на кнопку, и рация издала короткий звук, после которого водитель заговорил:

— Вохр, Вохр, это Броневик, приём.

Ответом водителю была тишина. Я отпустил кнопку, и рация снова пискнула.

— Ещё раз нажми, — заметно раздражаясь, велел водитель.

Я сделал как он сказал.

— Вохр, Вохр, это Броневик, приём!

— …это Вохр, — запоздало откликнулись с другой стороны, едва я снова отпустил кнопку, — Что там, приём?

— В замес попали, — ответил водитель, — Двое — минус. Остался я, парень из Северного и тот старковский пацанёнок. Ранен в живот, смертельно, час-два протяну. Малого одного зацепило. Тоже нежилец.

— Рот закрой там, урод! — в ярости крикнул Лёха, готовый, казалось, вскочить и выхватить руль из рук водителя, выбросив его самого прямо на дорогу.

— До Надеждинского где-то километров пятнадцать-двадцать, — как ни в чём не бывало продолжил водитель, — Как действовать дальше, приём?

— Газ в пол