Анти-Ахматова - Тамара Катаева

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 269

Интервьюеру и хотелось узнать ее субъективную оценку. Какой скучный диалог, бессодержательный. Но, правда, можно и настоящий, трагический смысл ее высказывания разгадать: любимые поэты — никто, нелюбимые — все.

Интересную я забыл деталь, но она важна. Когда она мне очень пренебрежительно говорила о Евтушенке, очень пренебрежительно об Ахмадулиной, я еще посмеялся и говорю: «Вы просто ревнуете, потому что — АХМА, да молодая, да хорошенькая!».

М. Д. ВОЛЬПИН в записи Дувакина. Стр. 278

Она рассказывала мне, что Ахмадулина была у нее три раза, желая почитать ей свои стихи, но все неудачно: каждый раз у Анны Андреевны начинался приступ стенокардии.

Наталья РОСКИНА. Как будто прощаюсь снова. Стр. 537

Три раза — это слишком. Или приступы были, выражаясь жеманно, «дипломатическими» — такое ей трудно перенести — «молодая, хорошенькая», — или все-таки была не три раза, а меньше, просто «три» произносится значительнее.

О стихах Ахмадулиной:

«Полное разочарование. Полный провал. Стихи пахнут хорошим кофе — было бы гораздо лучше, если бы они пахли пивнухой».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 496

А почему лучше? Что это за правило такое? Из этой серии есть еще одно — что писать, мол, надо на каких-то «клочках». Как только хотят сказать о «настоящем» писателе — так сразу: он писал на клочках, на салфетках… А «Война и мир» была написана на больших пронумерованных листах. А Пруст значение сорту бумаги придавал, и названию магазина… Да и Блок, наверное, с работой организовался хорошо… О пивнухах — писал. Правда, к счастью, пахли эти стихи не пивнухой.

С напряженным и даже несколько ревнивым интересом следила она за успехом некоторых бурно входящих в моду молодых поэтов, считая явления подобного рода преходящими и временными и абсолютно противопоказанными истинной поэзии. «Все это было, все это уже было, я сама видела, я отлично помню. Были знаменитые писатели, модные, известные, богатые… У них были красивые жены и роскошные дачи… И все это, казалось, навечно… А теперь и имени их никто не помнит… Нет, нет, поверьте мне, — взволнованно повторяла она, я-то знаю, я-то помню. <…> Сегодня в Ленинграде и в Москве истинные любители поэзии и думать о них забыли, их интересует совсем другое… Уверяю вас!»

Маргарита АЛИГЕР. В последний раз. Стр. 364

Расправляется с молодыми методами физического и административного воздействия.

«Я была после первого инфаркта и из всего изобилия на столе могла есть только лук, а пить только «Боржоми». Слева от меня был мальчик Андрюша, архитектор, обожавший мастера (Пастернака), а справа еще один молодой человек. Когда я съела весь лук со стола и выпила весь «Боржоми», я поднялась. А мальчики, которые после третьей рюмки шатались, как тростник под ветром, взялись меня провожать. Уже на лестнице не они меня, а я их держала. Впереди была Ордынка, и поодаль — милиционер. Ну, думаю, спросит у меня документы. Ага. Ахматова. С пьяными мальчиками. «Чему она может научить нашу молодежь?» — вспомнились слова из известного доклада. Но в этот момент у меня нашелся спаситель. Чья-то сильная рука отшвырнула мальчишек так, что они покатились на тротуар и остались лежать там до Страшного суда. А спаситель проводил меня до дому, любезно и остроумно беседуя. Это был Святослав Рихтер».

Дмитрий БОБЫШЕВ. Я здесь. Стр. 318–319

Бросить «пьяных мальчишек» (от трех рюмок «качаются, как тростник» или законченные алкоголики, или кто вовсе еще не пьет), даже если дама по нездоровью в этот день против обыкновения сама не пила, на тротуар и оставить пьяных там лежать — как-то это не очень, правда? Вроде как бы неплохо бы их и поднять — когда видишь пьяных лежащих. Может, старухе этим и не пристало заниматься, так надо было позвать их приятелей — в общем, по крайней мере, не выходить с ними вместе на улицу, опытная ведь дама, могла бы и сообразить. А так — оставить лежать, да еще и в виду милиционера…

К счастью, в дневниках Рихтера — весьма подробных — нет этого эпизода. Вообще имя Ахматовой не упоминается ни разу. Ахмадулина, кстати, упоминается: восторженно, «инфернально».

Ахматова продолжает выдумывать свои «народные чаяния» — с моральным душком, как всегда.

О Роберте Рождественском.

«Не читала и читать не стану! Поэт — это человек, наделенный обостренным филологическим слухом. А у него английское имя при поповской фамилии. И он не слышит».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 189

И что ему делать? Бывает русское имя Глеб — но Струве, Рязанов — но Эльдар. Люди слышат в нем запоминающийся контраст и — не берут себе псевдонимов Глеб Лоханкин и Эльдар Честерфилд.

Хан Ахмат, княжна Ахматова — может быть, для даже обостренного филологического слуха это безупречно. А так — претенциозно, смешно, старомодно.

«Мне кажется, я разгадала загадку Вознесенского. Его бешенного успеха в Париже. Ведь не из-за стихов же! Французы стихов не любят, не то что иностранных, родных, французских. И вдруг — триумф! Я догадалась. Вознесенский, наверное, объявил себя искателем новых форм в искусстве — ну, скажем, защитником абстракционистов, как Евтушенко защитник угнетенных. Может быть, и защитник, но не поэт. Эстрадники!»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 21

Стиляги!

Бродский. Он как-то еще вырос и поширел. Большой, будто сильный. Но и потрясенный: не кончает фраз, бегает по комнате, все время крутит пальцами. Одет плохо. Но и это его не портит. Доброта, простодушие, ум, дурной нрав, ребячливость — прямой поэт.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 297

Это слова доброй Лидии Корнеевны.

Сегодня Анна Андреевна и об Иосифе отзывается как-то раздраженно, безлюбовно. Я сказала, что после всего перенесенного ему нужен был бы санаторий, хоть на двадцать шесть дней нормальная жизнь. «Какая может быть нормальная жизнь у того, у кого все навыворот? С каторги вернулся румяный, здоровый, а из санатория вернется на четырех ногах и на цепи…»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 298

Может, что о Гумилеве сказанул? Впрочем, вот уж на кого она не «нападала», так это — на Иосифа Бродского. «Не для того я растила Иосифа…» (он познакомился с ней сложившимся поэтом, хоть и, конечно, молодым — и даже не подозревавшим о ее существовании (то есть он не знал, жива ли еще она — и она абсолютно не существовала для него как поэт). Бродского она, чувствуя его силу, — боялась.