Москва. Путь к империи - Александр Торопцев

Подобные же мысли приходили не раз в голову и самому царю. На почве просвещения, понимания его необходимости на Руси произошло столь тесное сближение этого прогрессивных взглядов боярина и русского царя, уже готового к культурному переустройству державы.

Перемены во дворце и в Москве начались с женитьбы Алексея Михайловича на Наталье Кирилловне Нарышкиной. Об этой свадьбе, о самих Нарышкиных сочинено много красивых легенд, передаваемых историками разных поколений. Одну из них цитирует по «Историческому, политическому и статистическому журналу», вышедшему в 1827 году, М. И. Пыляев в своем труде «Старая Москва». Согласно этой легенде Артамон Сергеевич Матвеев проезжал однажды мимо селения Киркино, что в двадцати пяти верстах от города Михайлова, и увидел одиннадцатилетнюю девицу, безутешно рыдавшую у своего дома. Боярин спросил о причине ее горя у соседей. Оказалось, юная девица оплакивала свою девку, «самовольно удавившуюся». Артамон Сергеевич взял плачущую к себе на воспитание и, как впоследствии оказалось, сделал огромнейшую услугу не только доброй девице, но и Алексею Михайловичу, и всему Русскому государству. В селе Киркино еще в XIX веке люди гордо говорили: «Если бы не удавилась девка в Киркине, не быть бы на свете Петру».

По другим данным, признаваемым всеми учеными, Матвеев взял в жены шотландку Гамильтон из Немецкой слободы, при крещении принявшей имя Авдотьи Григорьевны. Он служил «в иноземных полках», стал рейтарским полковником, а по жене «находился в родстве с родом Нарышкиных: это были старинные рязанские дворяне, происходившие от одного крымского выходца в XV столетии. В XVII веке Нарышкины были наделены поместьями в Тарусе»[236].

Таруса, Рязань, Михайлов расположены не так далеко друг от друга, и вполне возможно, что Матвеев оказался в Киркине не случайно, а приехал специально либо проведать родственников жены (Федор Полуэктович Нарышкин «был женат на племяннице жены Матвеева», а у брата Федора, Кирилла Полуэктовича, была дочка Наталья, которая «с одиннадцати-двенадцати лет воспитывалась в доме Матвеева»).

В 1669 году Алексей Михайлович, сорокалетний, еще весьма видный мужчина, к тому же царь, решил жениться во второй раз. Назначили смотрины. Жениху приглянулась Наталья Кирилловна Нарышкина. Но смотрины еще продолжались, и борьба родственников претенденток накалилась до предела. Кроме того, Матвеева в Москве боялись и ненавидели многие бояре. Нарышкину ненавидели дочери Алексея Михайловича — почти ровесницы будущей мачехи. Тетки русского царя — «богомольные хранительницы старых порядков» — не раз высказывали отрицательные суждения в адрес Матвеева еще задолго до решения племянника жениться. Старым девам очень не нравились взгляды Артамона Сергеевича, его симпатии ко всему иностранному, променявшего русскую красавицу на какую-то Гамильтон. Когда же Алексей Михайлович остановил свой выбор на Нарышкиной, известной своим доброжелательным отношением к зарубежным веяниям, тетки царя просто обезумели от страха.

Но Тишайший проявил в те трудные месяцы завидное хладнокровие и упорство. Почти два года он присматривался к Наталье Кирилловне, наблюдал за суетой в Кремле, выслушивал родных, и 22 января 1671 года женился на ней.

Боярин Матвеев — теперь уже не только единомышленник, но и родственник царя — стал ему еще и близким другом. В тех случаях, когда Артамон Сергеевич покидал по делам Кремль, царь писал ему добрые письма: «Приезжай скорее, дети мои и я без тебя осиротели. За детьми присмотреть некому…»[237]

30 мая 1672 года Наталья Кирилловна родила сына Петра. Алексей Михайлович был очень рад, это было всем заметно по тому, как усилилось влияние супруги на царя.

Царица смело крушила старые обычаи, ездила по городу в открытой карете, внесла перемены в кремлевский быт. Рядом с ней менялся и сам Алексей Михайлович: около двадцати иностранных газет и журналов начало поступать в Москву, если раньше любимым «развлечением» души его были церковные торжества, крестные ходы, то теперь он при дворе завел театр — дело неслыханное для Руси. В селе Преображенском была сооружена «комедийная хоромина», а потом и в Кремле «комедийная палата». Это была сцена в виде полукружия, с декорациями, занавесом, оркестром, состоявшим из органа, труб, флейт, скрипки, барабанов и литавр. Царское место, обитое красным сукном, находилось на возвышении, за ним была галерея с решеткой для царского семейства и места в виде полукружия для бояр, а боковые места предназначались для прочих зрителей. Директор театра, по царскому приказанию, набирал детей из Новомещанской слободы, заселенной преимущественно малороссами, и обучал их в особой театральной школе, устроенной в Немецкой слободе»[238]. Театральные представления очень нравились царю, царице и боярину Матвееву. Репертуар был самый разнообразный. Уже в 1675 году во время масленицы на театре даже давали балет. Главным действующим лицом спектакля был Орфей. Балет. Масленица. Орфей.

Россия, сдерживаемая до сих пор всем ходом внутренних и внешних событий, прорывалась из средневековой Московской Руси в Российскую империю нового времени. Что нужно ей было для резкого, стремительного ускорения? Раскованность, свойственная гениям балета. Удаль уверенного в себе человека, которая на Руси очень хорошо видна в глазах подгулявших на масленице людей. И идея, не Орфеева, конечно, а своя — но столь же мощная.

Думал ли об этом царь на просмотре спектакля, от которого у яростных сторонников русской старины сводило от злобы скулы, сказать трудно. Но предприятие его — открытие театра в Москве, в Кремле, неподалеку от Успенского собора — явление из ряда вон выходящее даже с точки зрения многих сторонников преобразований, которые горой стояли за всевозможные промышленные перевороты и революции.

Кроме театра выстроили при Алексее Михайловиче, еще в 1664 году, в Китай-городе Большой Гостиный двор. Пытался он обновить и обветшалые стены Кремля. Для этого известному печнику Куземке Кондратьеву повелели в 1647 году построить кирпичный завод. Мастер соорудил за Даниловским монастырем в сараях печь для обжига кирпича по немецким образцам, но работы по ремонту стен Кремля начались лишь в 1658 году. А еще через восемь лет «стены и башни снова обветшали». Этот факт, между прочим, говорит о том, что русские мастера плохо справились со своей задачей. То ли денег у них не хватило, то ли мастерства.

В 1666 году по городам страны из Кремля отправились гонцы с государевыми грамотами, в которых всем каменщикам приказано было явиться в столицу. Царь задумал провести восстановительные работы в Кремле, в Китай-городе и в Белом городе. Он издал указ о том, что на территории Кремля, Китай-города и Белого города разрешается возводить только каменные здания и постройки. Кирпич на строительство выдавали из Приказа Большого дворца, деньги за него хозяева выплачивали в казну с рассрочкой, в течение десяти лет. Те, кто не имел возможности возводить дорогостоящие кирпичные дома, обязаны были ограждать свои дворы каменными оградами.

«Форма деревянных домов в старину была четвероугольная; особенность русского двора была та, что дома строились рядом с воротами, а посредине от главных ворот пролегала к жилью дорога. Вместо того, чтобы строить большой дом или делать к нему пристройки, на дворе сооружали несколько жилых строений, которые носили название хором, постройки были жилые, служебные или кладовые, носили наименование: избы, горницы, повалуши, сенники.

Изба была общее название жилого строения. Горница, как показывает само слово, было строение горное, или верхнее, надстроенное над нижним, обыкновенно парадное, чистое, светлое, служившее для приема гостей; повалуши в старину служили для хранения вещей; сенником называлась комната холодная, часто надстроенная над конюшнями и амбарами; служила она летним покоем, необходимым во время свадебных обрядов.

В зажиточных домах окна делали большие и малые; первые назывались красными, а в каменных зданиях они были меньше, чем в деревянных. Изнутри окна заслонялись втулками, обитыми красными материями, а с наружной стороны закрывались на ночь железными ставнями, особенно в каменных домах; вместо стекол употребляли чаще слюду; стекла исключительно доставлялись из-за границы и для окон преимущественно употреблялись цветные.

Внутреннее расположение боярского дома старого времени, как и убранство горниц, было крайне неприхотливое; все стены, кроме капитальных, рубились деревянные, мебель самая простая: широкие лавки по стенам, постланные у богатых азиатскими коврами, большой дубовый стол, такие же передвижные скамьи, поставец с посудою, кровать с пологом, наконец выложенная затейливыми узорами печь с лежанкою, топившаяся из сеней и развалисто выдвигавшаяся на первый план горницы; ни зеркала, ни картины не украшали горниц до половины XVII века; первые зеркала явились в Москве у боярина Артамона Сергеевича Матвеева в 1665 году; картины гравированные и живописные явились в тех же годах»[239].