Москва. Путь к империи - Александр Торопцев

Старец Елиазар, главный в ските, взял с собой в Москву Никона — задумал старец собрать милостыню для новой церкви. Много денег собрали они. Деньги и рассорили Елиазара с Никоном. Появилось между ними недоверие, оно росло… и Никон однажды покинул скит, перебрался на небольшом судне, забредшем в эти края, в Кожеозерскую пустынь. Жизнь на островах Кожеозера еще суровее была. Никон отдал в монастырь последнее свое богатство — две священные книги, поселился на самом отдаленном острове, подальше от людей, поближе к Богу.

Рыбу он ловил, рыбой питался да хлебом, да Богу молился и был доволен жизнью своею, успокоился вдали от людей. Но люди вдруг вспомнили о нем, явились на отдаленный остров, попросили Никона быть игуменом Кожеозерской пустыни. И он согласился. Было ему в то время тридцать восемь лет. Возраст серьезный. Особенно для монаха, бежавшего от мирских соблазнов, от всего людского к Богу.

Шаг ответственный и труднообъяснимый. Быть может, вспомнил Никон предсказания сельского гадателя и захотелось ему славы? Зачем, в самом деле, монаху, отрешившемуся от мира, власть, пусть небольшая, но все же? Любая власть — даже над монахами — это дело мирское. С бытовыми дрязгами, с борьбой. Зачем монаху Кожеозерской пустыни борьба?

В 1646 году Никон прибыл, как того требовал этикет и обычай, в Москву на поклон к новому царю Алексею Михайловичу, и с этого момента начался его стремительный взлет. Молодому царю очень понравился игумен, он оставил его в столице и повелел патриарху Иосифу посвятить Никона в архимандриты Новоспасского монастыря.

Алексей Михайлович часто вызывал к себе во дворец Никона, подолгу беседовал с ним. Никон много знал, мог проникновенно и искренне говорить о волнующих его проблемах. Добросердечный царь умиленно слушал его, не замечая и не желая замечать, как быстро растет авторитет архимандрита, власть его над ним, монархом. О дружбе Никона и Алексея Михайловича слух понесся по Москве. К бывшему пустыннику шли люди с просьбами, и он охотно передавал их царю. Тот столь же охотно исполнял его просьбы. Слава о Никоне, добром защитнике обиженных, распространилась далеко за пределами Москвы.

В 1648 году, когда скончался новгородский митрополит Афанасий, царь Алексей Михайлович возжелал видеть в этом сане, втором по значению в Русской церкви, своего любимца Никона, которого иерусалимский патриарх Паисий, оказавшийся по случаю в Москве, и рукоположил.

Полностью доверяя новому новгородскому митрополиту, монарх поручал ему заниматься помимо церковных дел еще и делами мирскими. Данный факт русской истории можно объяснить лишь неосведомленностью молодого царя в истории взаимоотношений светской и духовной властей в Русском государстве.

Они после поездки во Флоренцию митрополита Исидора, сторонника унии с папской церковью, в тридцатые годы XV века обострились. Великий князь московский Василий II Васильевич некоторое время поддерживал политику Исидора, считая, что уния даст возможность Русской церкви освободиться от навязчивой опеки константинопольского патриарха. Он устроил митрополиту торжественные, пышные проводы, не пожалел при этом богатых подарков для папы римского. Посланник вернулся из поездки и зачитал Василию II папскую грамоту — своего рода призыв к великому князю московскому быть митрополиту всея Руси «помощником усердным всею мышцею» за скромную награду в виде «папского благословения и хвалы и славы от людей»[244].

Тут-то прозрел сердцем Василий II Васильевич! Под пятою у Исидора, у любого другого митрополита всея Руси ему, потомку Владимира Мономаха, Ивана Калиты и Дмитрия Донского, быть не хотелось. Исидора объявили «неистовым и дерзновенным» еретиком, сместили с должности митрополита всея Руси. С еретиком в те века не церемонились. Исидор, понимая это, вовремя сбежал от жестокой расправы в Литву. Светская власть в лице Василия II продемонстрировала твердое намерение управлять Русской церковью. В дальнейшем соперничестве между князьями и митрополитами, царями и патриархами неуклонно росло преимущество представителей светской власти.

Вскоре после опалы Исидора константинопольский патриарх принял унию. В Москве называли сей акт отступлением от веры, иномудрствованием и приближением к латинянам. Василий II, однако, написал патриарху очень дипломатичное письмо с просьбой разрешить «свободно нам сотворить в нашей земле поставление митрополита». Ответа князь не дождался, но отступать от поставленной цели он не мог. Василий II повелел епископам поставить митрополитом всея Руси Иону, созвал в 1448 году Собор в Москве. На этом важном форуме лишь два человека, епископ Боровский Пафнутий и боярин Василий Кутузов, указали на незаконность задуманного акта. По повелению Василия II их заключили в «оковы». Больше желающих очутиться в темнице не нашлось. Иону единогласно избрали митрополитом. А через одиннадцать лет, в 1459 году, созванный великим князем московским Собор узаконил и закрепил соборной клятвой этот порядок избрания митрополита всея Руси. Василий II перехватил инициативу у духовной власти, но, как говорилось выше, она была еще очень сильна, материально подкреплена и авторитетна, чтобы считать эту проблему разрешенной, а борьбу между светской и духовной властями законченной.

Надо отдать должное представителям той и другой сторон: боролись они за свои идеи решительно, но при этом не предавая высшие интересы государства, а многие ставленники московских князей и царей верой и правдой служили им, преследовали, как, например Иона, «всеми мерами церковной репрессии крамольных князей и бояр, анафемствовали их и требовали от епархиальных епископов строгого проведения анафемы». Хотя были и такие, как новгородский владыка Евфимий, который «отказался применить репрессии против крамольного и отлученного от церкви Шемяки, скрывшегося в Новгороде»[245].

Мощный удар по экономическому потенциалу Православной русской церкви нанес, как говорилось выше, Иван IV Васильевич. А если посмотреть внимательнее, то и Грозный царь, и все другие российские монархи всеми способами старались приподнять авторитет Русской православной церкви в глазах соотечественников и чужеземцев. Естественно, как церкви, подчиненной самодержцу. В 1588 году константинопольский патриарх Иоаким лично прибыл в Москву, чтобы учредить Московскую патриархию, признав тем самым Русскую церковь автокефальной. А в 1589 году был избран первый патриарх всея Руси Иов.

«Московская церковь стала национальной, со своим независимым от греков главою, со своими святыми, со своим культом, значительно отличавшимся от греческого, даже своей догматикой, установленной на Стоглавом соборе»[246]. К этому следует добавить, что Русская церковь в течение многих веков проводила богослужения по рукописным книгам — переводам с древнегреческих книг, исполненных разными авторами. Эта последняя, казалось, незначительная уникальность Русской церкви сыграла в XVII веке огромную роль в жизни Российского государства, став поводом к драматическому явлению русской жизни — церковному расколу. Но о расколе — чуть позже. После сокрушительных ударов Грозного по материальной базе духовенства, постановления московского правительства в 1580 году, запретившего монастырям давать «вотчины на помин души и предписывалось вместо этого делать денежные вклады, а также вообще запрещалось церковным лицам и учреждениям покупать и брать в залог земли»[247], победа светской власти над властью духовной была близка.

Но наступило время правления Федора Ивановича при фактическом правлении Бориса Годунова, который в жестоком политическом цейтноте не мог четко отслеживать исполнение вышеупомянутого закона. Затем наступило Смутное время, а затем — царствование Михаила Федоровича при фактическом правлении его матушки, а позже — патриарха Филарета. В эти годы постановление 1580 года бездействовало, а значит, церковь продолжала укреплять свои экономические позиции.

Боярство и царь постоянно держали под контролем патриарха, но до середины XVII века церковь еще могла стать самостоятельной силой, неподвластной боярам и самому царю, и вряд ли полностью справедливо мнение академика Н. М. Никольского, утверждавшего, что, «приобретя новый, более ослепительный, чем раньше, внешний блеск, церковь в области управления и даже культа превратилась, в сущности, в один из московских приказов»[248]. Если бы это было так, то в 1649 году при составлении Соборного уложения не нужно было бы уделять столь огромного внимания церковным делам и постановлять в главе XVII, ст. 42: «Патриарху и митрополитом и архиепископом и епископом, и в монастыри ни у кого родовых, и выслуженных и купленных вотчин не покупати, и в заклад не имати, и за собою не держати, и по душам в вечный поминок не имати никоторыми делы; и в поместном приказе за патриархом и за митрополиты, и за архиепископы, и епископы, и за монастыри таких вотчин не записывати; а вотченником никому вотчин в монастырь не давати; а кто и напишет вотчину в монастырь в духовной, и тех вотчин в монастыри по духовным не давати, а дати в монастырь родителем (родственникам) их деньги, чего та вотчина стоит или что умерший вотчине цену напишет в духовной; а буде кто с сего уложения вотчину всю родовую или выслуженную, или купленную продаст или заложит, или по душе отдаст патриарху, или митрополиту, или архиепископу, или епископу, или в который монастырь, и ту вотчину взяти на государя безденежно и отдать в раздачу челобитчиком, кто о той вотчине государю учнет бить челом»[249].