Таинственные расследования Салли Локхарт. Тигр в колодце. Оловянная принцесса - Филип Пулман

Бекки, сделав вид, что убирает с дивана ночную рубашку Аделаиды, незаметно взяла пистолет, спрятала себе под халат. Гедель растерянно пялился на Аделаиду, не зная, что ответить.

Наконец он нашелся и коротко рявкнул:

– Поторапливайтесь, капитан!

Молодой офицер отдал честь и сделал шаг вперед:

– Попрошу вас последовать за мной в карету, ждущую внизу. В случае сопротивления я буду вынужден приказать своим солдатам применить силу.

Его голос дрогнул: Аделаида все еще была для него королевой. В других обстоятельствах она бы кинула на него один взор – такой, что сделал бы его ее рабом на всю жизнь; но чувство стыда не позволяло ему глядеть на Аделаиду. Он стоял, обреченно уставившись куда-то в пустое пространство между ними, с видом скорее несчастным, чем угрожающим.

– Я не так глупа, капитан, и вы, надеюсь, не так невежливы, – ответила Аделаида. – Но вы должны дать фрейлейн Винтер время, чтобы одеться: вы ведь не собираетесь везти ее через весь город в утреннем халате?

Капитан густо покраснел.

– Проводите фрейлейн в ее комнату, – нетерпеливо приказал Гедель, – и подождите, пока она оденется. Потом отведите в карету. У вас есть пять минут, фрейлейн.

Бекки вышла, плотно запахнув халат. Она не смотрела на солдата, сопровождавшего ее, и, войдя в свою комнату, громко захлопнула дверь перед его носом.

Она умылась, наскоро почистила зубы, набросила на себя одежду попроще и поудобней: нет смысла наряжаться, когда тебя ведут в тюрьму, но есть смысл одеться потеплее, догадалась она. Она бросила кое-какие вещи в старый мамин саквояжик, а пистолет спрятала у себя за поясом.

Через несколько минут она открыла дверь и вышла, одетая и в шляпке. Солдат сделал ей знак следовать за ним, и они напряженно прошли сквозь коридоры дворца, странно опустевшие, до восточного входа – самого укромного входа во дворец, прикрытого от посторонних глаз оранжереей. Там ожидала карета с конным конвоем.

Гедель стоял рядом.

– Дайте-ка мне это, – приказал он и выдернул из рук Бекки саквояжик.

Она презрительно наблюдала, как он роется в чулках, белье и халате, которые она взяла с собой.

Наконец обыск был окончен и вещи возвращены. Солдат открыл дверцу. Она залезла внутрь, и карета рванула с места так резко, что Бекки не удержалась и плюхнулась на сиденье. В карете было темно, свет проникал только по краям задернутых занавесок.

– Кто здесь? – испугалась Бекки. – Я ничего не вижу.

– Это я, – ответил голос Аделаиды. – Мы здесь вдвоем. И не подпрыгивай так! Мне от тебя будет дурно.

Бекки осторожно приподнялась, нащупала за поясом пистолет, вытащила его и вздохнула с облегчением:

– Уф! По крайней мере, он не продырявит меня, если выстрелит от такой тряски. – Она спрятала пистолет в саквояж. – В нем только шесть пуль. Каждая должна быть на счету.

И Бекки села с Аделаидой, которая, как можно было заметить в потемках, глядела перед собой мрачно и свирепо. Карету занесло на выезде из ворот парка, потом она набрала скорость и покатила по дороге к замку.

Вскоре после этих событий в германское и австро-венгерское посольства прибыли курьеры из дворца. «Глубоко сожалеем… ее величество серьезно заболела… не может участвовать в церемонии подписания, как запланировано… по настоянию врачей необходимо отложить процедуру на три дня… последнее заседание трехсторонних переговоров состоится после ее выздоровления, которое, как все горячо надеются…» – и так далее, и тому подобное.

Сходное послание, но более лаконично изложенное, было передано представителям прессы в предоставленные для их работы помещения. Там уже собралось не менее двадцати корреспондентов, две трети которых были иностранцами, включая одного джентльмена из «Таймс» и трех репортеров бульварной лондонской прессы, жадных до новостей о королеве-кокни, как они ее называли.

Корреспондент «Винер беобахтер» зачитал вслух послание, врученное чиновником двора. Его коллеги в тот же миг набросились на бедного чиновника с вопросами, в ответ на которые он мог лишь поднять руки вверх и беспомощно ответить:

– Простите меня, господа, я могу рассказать вам не более того, что я знаю, а именно, что ее королевское величество заболела еще ночью, что к ней сразу позвали врача, что полный бюллетень о ее здоровье ожидается сегодня в полдень и что пока переговоры отложены… Остальные новости в полдень – в полдень, господа! Очень сожалею, но это все! В полдень!

Как только чиновник вышел, перья заскрипели. Большинство местных и иностранных корреспондентов склонились над столами. Некоторые, умевшие разом делать два или три дела, подхватили свои пальто и шляпы и выбежали на улицу, чтобы поскорее поймать извозчика, сочиняя на ходу в голове первые предложения своих экстренных сообщений.

А в это время секретари и писари в правительственных учреждениях, включая нашего старого знакомого герра Бангеманна, получив тревожные новости из дворца, без каких-либо дополнительных указаний и не зная, чем себя занять, от безделья занялись праздными предположениями, или картами, или сочинением шуточных стишков. Один из коллег герра Бангеманна показал ему, как можно из листка бумаги свернуть китайского мандарина, и герр Бангеманн немедленно занялся изготовлением пяти мандаринов – мал мала меньше – для своих любимых дочек.

Джим даже отдаленно не мог себе представить, насколько отвратительно чувствовать себя пленником. Ничего гнуснее невозможно себе вообразить. Быть беспомощнее младенца, прозябать во мраке, подобно несчастному Леопольду! Джиму вспомнилась ловушка в роще, и его глаза наполнились слезами; он вновь увидел, как принц беспомощно жмется к Антону, как солдаты отдирают его и утаскивают с собой. Неужели это все было взаправду или просто померещилось ему после второго удара по голове?

И еще одна картина стояла у него перед глазами: Кармен Руис, протягивающая руки из лодки, увлекаемой течением вперед, в кромешную темноту. Он не знал, впадает ли этот поток в реку или уходит в неведомую бездну и лодке никогда больше не суждено увидеть дневной свет. Даже подумать об этом было страшно.

Джим сердито потер лицо и попытался обратить свои мысли к Аделаиде, но лучше не стало: он чуть не зарычал от отчаяния. Бесполезно! Он вскочил на ноги, выломал откидную тюремную койку из ржавых петель, прикрепляющих ее к стене, и принялся колотить в дверь обломком дерева до тех пор, пока голос снаружи не прокричал:

– Прекратить! Или я сейчас войду и переломаю тебе кости!

В ответ Джим еще сильней заколотил в дверь, сопровождая это такой отборной площадной бранью, что охранник раздумал связываться с бузотером, решив вместо этого отправиться за распоряжениями к начальству.

Устав от этого упражнения, Джим перелез через обломки кровати и попытался, подпрыгивая, достать рукой до решетки маленького окна под потолком камеры. Но, помещенное слишком высоко в амбразуре со скошенным нижним краем, оно оказалось недоступным. Он попробовал соорудить из обломков подобие лестницы, но едва он вскарабкался на это сооружение, как оно немедленно подломилось