Обыкновенная история в необыкновенной стране - Евгенией Сомов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И через минуту сам соврал:
— Нам все известно от врачей — аборт был вызван искусственно.
Раиса вновь закрыла глаза.
— Вы усугубляете свою ответственность.
Дверь в палату открылась, и появился врач:
— Вы обещали только пять минут. Больная не может больше ждать, положение критическое.
Асадчий вскочил со стула, глаза его бешено заблестели:
— Закрой дверь! — и затем тихо к следователю: — Этого не пиши.
Он закурил и, видимо, понял, что играет с огнем: если Раиса погибнет, его привлекут к ответу. Он сел на кровать напротив нее и, нагнувшись, начал шептать:
— Кого ты защищаешь? Вредителя советской власти. Скажи, он тебе посоветовал сделать аборт? Пока не скажешь, врачей я сюда не пущу. — И затем в сторону следователя: — Это не пиши.
Раиса молчала. Наконец, он совсем потерял самообладание, и принялся трясти ее за плечи, повторяя: «Да или нет?».
Вдруг Раиса открыла глаза и стала медленно приподниматься на локтях, так что Асадчий отшатнулся и встал. Наступила тишина. И затем стало слышно, как она тихо произнесла:
— Пошел вон, подлец!
Видимо, за дверями подслушивали, и они в этом момент широко растворились. Появился врач, он был уже в халате с хирургической маской.
— Немедленно отдайте нам больную! — И вслед за этим в палату вошла с носилками сестра. Следствие с пристрастием закончилось.
В этот день неожиданно разгулялась мокрая метель, так что снег снова залепил желтую траву степи и сбивал с ног прохожих в поселке.
Умер Иосиф Виссарионович Сталин. Сразу понять это было многим невозможно, ни вольным, ни ссыльным. Казалось, все могло измениться в этой необыкновенной стране, но только не это. Он должен быть всегда, он ведь вечен. А он взял и умер и никому не поведал, как быть стране и народу далее без него. Ведь он же вел всех за собой! А теперь как без него?
Я услышал эту новость около полудня по своей местной трансляции, и сразу же какое-то новое чувство охватило меня: это начало! И что бы теперь ни произошло, все будет несколько по-другому. Конечно же, конечно же, «тысячелетний советский рейх» держался не только на этом имени, и новый класс советской элиты особенно окреп после победы. Но теперь они, сидящие там, в Кремле, должны будут решать, кто из них будет новым Сталиным. Тут без драки не обойдется, а уж она начнет расшатывать режим.
Наступил день его похорон, я шел обедать в ресторан. В зале никого не оказалось. С каким-то удивлением подошла ко мне официантка Наташа, приняла заказ и скрылась в кухне. Окна ресторана выходили на центральную площадь, в центре которой, как обычно, одиноко возвышался монумент вождя. Однако сегодня вокруг него толпились люди. Из громкоговорителей неслась трансляция похорон на Красной площади и звучала траурная музыка.
Смерть любого человека, даже такого преступного, как Сталин, — событие печальное. Можно много писать и обсуждать, как из этого мальчика из Гори развился беспощадный тиран. Возможно, в последние годы он чувствовал раскаяние, спрятавшись на своей даче, мы этого никогда не узнаем.
А может быть, было все не так. Он был просто обыкновенный зверь, и человеческая мораль и жалость были ему чужды. Он до последней минуты верил, что создал великую страну и осчастливил миллионы людей.
Никто не знает, что это была за душа, если она вообще у него была.
Сейчас же я сидел и ел борщ, а на площади толпились на холодном ветру люди. Как я потом рассмотрел, это были вольные жители, члены партии, ветераны войны. Они кутались в меховые воротники от метели и ждали, пока гроб будет внесен в мавзолей. Среди них я заметил и Чечина: там, где партия, там и он. Почему они пришли сюда мерзнуть, когда можно все это слышать у себя дома? Демонстрация верности партии или чувства?
Чтобы согреться, я заказал стаканчик красного вина. Музыка стала еще громче. И вдруг все на площади сняли шапки и застыли. К моему удивлению, застыли и повариха с официанткой на кухне в ресторане. Это опускали ЕГО гроб. Здесь лишь до меня дошло, что ведь я-то в этот момент ем котлету и запиваю ее вином. Встать и мне? Но это будет глупо и подло. Нет уж, господа, по такому случаю я вставать не буду. Миллионы людей, замученных им в лагерях, разрешают мне не вставать. Я мысленно лучше чокнусь стаканом с красным вином о его красный гроб.
Видимо, стихийная панихида на площади была закончена, так как в ресторане появились люди в добротных шубах. Шумно задвигались стулья. Многие хмуро посматривали в мой угол. Стали носить и подавать закуску к водке, которая никогда здесь не переводилась. В этом обществе я почувствовал себя неуютно и поспешил уйти домой.
Через два дня во время работы подзывает меня к себе Чечин:
— Что ты наделал? Не мог у себя дома посидеть и выпить? Такую политическую демонстрацию учинил! Вчера в райкоме о тебе разговор был.
— Да уж какая разница, Иван Николаевич, я пил до панихиды, а вы пили после.
И действительно, после похорон такую пьянку начальство в ресторане учинило, что до полуночи многих бездыханными выносили и развозили по домам. Только дай повод, а выпить всегда найдется.
Дело о вредительстве на Арык-Балыкской ИПС развертывалось полным ходом: вызывались и допрашивались все работники, составлялись протоколы и отправлялись в Кокчетав. Я знал обо всем этом и пытался сопротивляться: делал выписки из специальных учебников по птицеводству, составлял объяснения, и главное, звонил в Кокчетав и просил выслать письменную инструкцию. Говорили со мной спокойно, наверно, слух о «вредительстве» еще не докатился до них.
Напряжение росло. Однако смерь Сталина что-то изменила во всей атмосфере страны. Шли слухи, что в министерствах идут перестановки, Министерство ГБ стало снова только Комитетом. Моя мама, видимо, тоже почувствовала, что погода изменилась, и направилась опять в Москву. Там она добилась приема у Генерального Прокурора и получила заверение, что дело будет пересмотрено. Потом она побывала у всемогущего сына Сталина, генерала авиации Василия Сталина. Этот вельможа имел большое влияние на Кремль, хотя адвокат твердил маме, что он уже вне игры. В Кремле уже шла борьба за власть между Маленковым, Берия, Молотовым и Хрущевым.
Все это пока никак не отражалось на ситуации в нашей глуши. Власти на местах жили по-прежнему. С торжествующим лицом сержант комендатуры объявил мне, что разрешения на посещение колхозов мне «временно» выдаваться не будут. Это означало, что работать как зоотехник я больше не могу.
— Запутался ты! — пояснил мне комендант.
Однако, видимо, есть Бог на небесах. В один из майских дней засияло солнце над уставшей от морозов степью, расплавились остатки снега в долинах. Рано утром я был уже на станции и готовил помещения к приемке новой партии цыплят, как вдруг появился сияющий Чечин и протянул мне конверт. На нем стоял обратный адрес: Управление сельского хозяйства области. Еще не распечатывая, я понял, что в нем мое спасение — инструкция. Она гласила: «В целях позитивной селекции птицы яйцо с зародышами, не проклюнувшимися к 22-му дню, следует уничтожать и считать отходом производства».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});