Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Дильдина Светлана

Тахи не отозвался. Соль словно проснулась, подбежала и обняла мальчика:

— Это для тебя — только сказка. Что бы ни случилось, тебя не коснется пламя.

**

Тейит, настоящее

…Тишина, только порой раздается шорох шагов. Угли вспыхивают то ярко, то гораздо тусклее. И темно. Где-то там, снаружи, голоса родных и друзей, там живут люди, там солнце. А тут — мерцающие угли, темнота и шорох. Шорох шагов и тростника; шелест тростника под ветром — ташивари; это произнес голос, который донесся даже сюда.

Огонек знает — рядом свои. И потому не страшно.

Покорно глотал приготовленные бабушкой настои — Сила ее тут помочь не могла.

— Бабушка, кто говорил про тростник? — спросил Огонек, едва оклемался немного.

— У тебя, похоже, еще бред не кончился, — она внимательней поглядела на внука.

— Нет. Я слышал голос…

— Сюда сосед заходил, рассказывал про дела у родни внизу, на полях.

— Стебли тростника, — промолвил Огонек.

Видя глубокую задумчивость на его лице, Лиа потянулась было за травами — пусть поспит, а то явно еще в себя не пришел. Но тот позвал ее жестом — сильно исхудал за время лихорадки, сил мало осталось.

— Аньу, кажется, я знаю, как меня зовут.

Как сказала потом Лиа, он сломал ключицу, но череп выдержал. Только голова еще долго болела, и не помогали ни исцеляющие бабушкины руки, ни ее травы. А Илу бабушка прогнала отчего-то, когда та приходила справиться о его здоровье.

Когда начал садиться, попросил у бабушки гребень. Пока лежал, волосы ему заплели в косу, просто и плотно. Многие южане носили так. Сейчас распустил пряди, вяло удивляясь, как скоро они отросли после того, как обрезали тот всклокоченный войлок. Расчесав, собрал волосы в хвост, чтоб о Юге напоминало как можно меньше.

— Что ты видел? — спросила Лиа, но свои видения — сны он рассказывать не стал, просто не смог. Лишь одно сказать был обязан:

— Аньу, я не могу тебе врать, и скрывать тоже. Я видел смерть женщины, но теперь понял — это была Киуте, не Соль. Что с твоей дочерью, я не знаю. Последняя, кого я помню там, была Киуте, это она велела мне возвращаться, не сказав, куда, и ничего не осталось, только этот приказ. Не знаю, как я добрался до нашего старого, бывшего дома в селении, но там нашел только развалины. Но я чувствовал, что должен куда-то дойти, туда, где свои, и повернул к реке Иска. А там, на ее притоке, я наткнулся на прииск.

— Значит, ты думаешь, твою память запечатала Киуте? — даже в сумерках хижины видно было, каким потерянным стало ее лицо.

— Я не знаю. Но больше некому.

Несколько дней спустя сам Лачи пришел. Тут растерялась даже Лиа — Глава Обсидиана никогда бы до такого не снизошла, а этот явился, даже без провожатых, если не считать одного охранника. Бедности, в какой жила целительница, будто и не заметил, хотя кто его знает — он ведь не сидит, как Лайа, в своих каменных покоях почти безвылазно, может и в жилищах настоящих бедняков бывал.

Лачи попросил оставить их наедине с Огоньком; тот уже мог вставать, но опасался выходить из дому — голова начинала кружиться, перед глазами все плыть и качаться в любой миг. Мальчишка так и остался в кровати, сел разве что. Гость, присевший на скамью напротив, был ему безразличен, как трава, съеденная грис в прошлом году. Все было безразлично, кроме того, что узнал, и бабушки.

Лачи уже все донесли, конечно. Ручные крысы говорящие у него что ли служили?

— Наверное, теперь ты его ненавидишь, — голос Лачи был полон сочувствия.

— Нет. Это ничего не даст.

— Значит, ты прощаешь смерть близких? — Огонек впервые видел Лачи удивленным — и, кажется искренне.

— Прощение… к чему вообще это слово, — говорил, и будто со стороны слышал свой бесцветный голос. — Вряд ли он знал, что мы там, да и попросту — что мы есть на свете. А каков он, я видел и раньше.

— Думаешь, его бы остановило, знай он о вашей стоянке?

— Нет, — честно сказал Огонек. — Хоть десять таких стоянок. Мы же были… никто.

**

Астала

Новолуние пришло — ночью только звезды светили, да едва заметно поблескивали лужицы и сырые листья.

— Не надо, ала, — говорила Илха, воспитанница Иммы, стоя перед обсидиановой чашей. — Это очень опасно!

Но женщина улыбалась мечтательно, и девочка видела — Имма не слышит и не понимает ее.

Илха отступила, маленькая и испуганная. Впервые она осознала, что ей всего лишь десять весен, и она ничего не может. Тем более не в силах защитить ту, кого обожала как сестру и наставницу.

Обычно южанам достаточно было того огня, что внутри — но Имма, вдохновленная наставлениями друга детства, задумала большее. И сейчас почти забыла о просьбе, увлеченная тем, что попробует наконец немногим доступное.

Черная горючая кровь земли полилась в каменную чашу, устроенную в полу — от края до края ее расстояние было как раз с руку Иммы. Миг — и черная маслянистая жидкость заполыхала, и сразу вступил барабан. Поначалу в комнате заворочался негромкий угрюмый рокот; сидевшая в углу Илха еле касалась натянутой на обод барабана кожи. Потом удары стали сильнее, и барабан раскатисто зарычал.

Имма застыла, глядя в плясавшее пламя — лицо ее озарял алый свет, а жар был такой вблизи чаши, что непонятно, как женщина это выдерживала.

Илха же в неосвещенном углу казалась не столько фигуркой, сколько темным пятном. Барабан рокотал то громче, то тише, быстрее и медленнее, и голос его сливался с движением языков пламени.

Имма смотрела в огонь — но на самом деле заходила все дальше и дальше на неупорядоченную, недоступную пониманию человеку сторону мироздания, где и брала начало Сила южан. Там не было ничего видимого — только горячие тени. И пустота, наполненная звуками не для человечьего слуха, цветами не для человечьего взгляда, и постоянным движением чего-то, не имеющего названия.

И где-то здесь, в этом ворохе затерялась тень Натиу. Найти ее возможности не было, оставалось позвать: заблудившаяся женщина могла единственно ощутить, что рядом появился кто-то одной с ней природы. И вырваться.

Имма не искала и не звала другую — она жадно вглядывалась в черный горячий хаос, не чувствуя жара на своем лице, позабыв, что разглядеть в Изначальном, Тииу человек ничего не сможет.

Пламя в каменной чаше начало спадать — и барабан отвечал умиранию язычков жалобными гулкими всхлипами.

Когда наконец вся кровь земли прогорела, Илха выбралась из угла, разминая затекшие ноги. Тронула наставницу за плечо, немного напуганная ее неподвижностью. Женщина очень медленно повернула голову, шепча что-то невнятное — вряд ли она успела полностью осознать, что находится уже по эту сторону мира.

— Имма… — начала было девочка, и замолкла, напуганная догадкой — глаза наставницы были слепы.

Как девочка бежала по темному городу напрямик, не придерживаясь освещенных улиц, она и сама не помнила. Стражи, обходящие город, время от времени мерно выкрикивали: все спокойно, они на своем посту.

У дома Ийа девчонка остановилась — легкие горели, дышать она могла только с хрипом. Придя в себя самую малость, она рванулась напрямик через ограду, и завизжала истошно, когда крепкие руки перехватили ее. При попытке зажать ей рот начала истошно кусаться.

— Что за шум? — крикнула женщина из окна дома, и охранник, который уже заставил замолчать девчонку, принялся было просить прощения. В этот миг на дорожке появилась фигура в белом, луч лампы, принесенной кем-то еще, выхватил именно эту фигуру из черноты, будто привлеченный белым одеянием.

— Это ко мне наверняка. Ко мне вечно сваливаются ночные гости. — Голос Ийа прозвучал беззаботно, однако Илха, которую он забрал у охранника и взял за руку, ощутила, сколь велико его напряжение.

— Вчера было новолуние, так? — спросил он, не требуя ответа, когда они с Илхой уже вышли за ворота. Девочка только кивнула. Сутки промаялась ее наставница, прежде чем, отчаявшись, послать за подмогой…